ДРЕВО ЖИЗНИ(Фантастический роман в 3 книгах)
Шрифт:
Боль… В этом что-то есть, – подумал он. Организм не может существовать без боли. Боль – это сигнал о неисправности. Не будет боли – болезнь зайдет слишком далеко и организм неизбежно погибнет. Боль указывает на место повреждения, сигнализирует о процессе развития болезни, тем самым помогая ему принять соответствующие меры против болезни. Боль спасает организм от смерти и загнивания.
А не является ли литература таким же отражением боли общества, сигнализирующей о социальном неблагополучии и, так же, как боль в организме, спасающей общество от загнивания и гибели? Литература, если это настоящая литература, а не маргарино-паточная похлебка словоблудия, – это боль общества, отражение его неудовлетворенности и поиска истины, подчас мучительного и противоречивого, с присущими ему открытиями и заблуждениями… И именно этой боли и этого поиска панически боятся все те, кому выгоден социальный застой общества, апатия населения, превращение граждан в обывателей с комплексом "маленького человека". Где наказанием, где угрозой, где запретом, а где и поощрением, эти люди превращают литературу в гигантский механизм социальной мастурбации, не стесняясь выдавать эту мастурбацию за новое прогрессивное течение.
Превращая литературу в служанку власти или веры, общество погружается в наркотический сон, в котором реальность вытесняется грезами. Пробуждение после такого сна тяжело и мучительно.
У элиан нет и не могло быть литературы, понял, наконец, Эрик. Это общество никогда не испытывало социальной боли, неудовлетворенной страсти, неисполненных желаний. Достигнув личного счастья, гармонии с природой, того, что земному человеку еще предстоит достигнуть, они фактически остановились в своем развитии. В том смысле, как это понимаю я, человек Земли. Развитие идет, но оно идет по пути развития личных качеств, и это развитие еще более усиливает создавшуюся гармонию, делая ее еще более прочной и стабильной. Они так и останутся наедине со своим счастьем. Но не подобно ли это счастье счастью амебы в питательном бульоне? Или, скорее, экзотического цветка, выращенного заботливым садовником?
Что же такое – счастье? Борьба, как утверждал пленный пришелец? Счастье волка, сомкнувшего челюсти на горле жертвы? Бесконечный бег за горизонтом будущего? Ради счастья будущих поколений. Каких поколений? Это тех, сегодняшних половых клеток, которые путем случайного слияния создадут будущие народы планеты? А ты, человек, живущий сегодня, имеешь ли ты право на свое счастье? Я, человек, не знаю, что такое счастье. И есть ли оно? Есть ли абсолютное счастье, к которому надо стремиться? Или счастье у каждого свое? Счастье ребенка, счастье матери, счастье ученого, доказавшего истину, счастье спекулянта, провернувшего удачную операцию, счастье палача, счастье жертвы, счастье безумца? Ведь и безумец по-своему счастлив. Может быть, счастье в нас самих? Какие мы – такое и счастье? Каждый достоин своего счастья? Каждому – свое? Не этот ли лозунг был написан на воротах фашистских концлагерей?
Римский диктатор Сулла любил называть себя Счастливым. Но его счастье – несчастье римлян. Возможно ли счастье для всех? А если все будут счастливы, то не прекратится ли тогда движение? Не скажет ли человечество: "Остановись, мгновенье, – ты прекрасно!" И не ждет ли этого момента хитрый Дьявол, чтобы увлечь человечество, подобно Фаусту, в преисподнюю? Преисподнюю застоя и бездействия. Не является ли элианский рай этим адом? Рай? Так же, как и счастье, он рисуется по-разному. Изможденный непосильным трудом раб Римской империи представлял его как постоянный отдых от труда, как вечное безделье. Темпераментный мусульманин представлял его роскошным гаремом, глубокомысленный индус – вечным превращением, а здравомыслящий грек – царством вечных теней, вечно голодный охотник – полями обильной охоты. И опять у каждого – свое! А где же общее? Где то общее, которое будет понято и приемлемо для всех? Не затащит христианин мусульманина в рай христианский, а мусульманин – христианина в свой. А коль будут упорствовать в своем рвении, то перережут друг другу глотки и оба попадут в ад!
В который уже раз Эрик почувствовал присутствие в себе Сергея. На этот раз Сергей заговорил в нем в полный голос. Эрик не прерывал его, слушал, сознавая справедливость доводов своего второго "Я". Но одно дело – сознавать, другое – принимать. А этого Эрик сделать уже не мог.
– Ну, хватит, замолчи! – сказал он ему.
Сергей замолчал. Замолчал, но не ушел. Он был в нем, где-то внутри, ворочался, как страдающий бессонницей человек, вызывая раздражение уже одним своим присутствием. Сергей не был совестью Эрика. Это было бы слишком просто. Эрик не совершил ничего такого, что бы нанесло ущерб его совести. Сергей просто напоминал ему, напоминал о том, что в нынешнем положении не играло никакой роли. Что связывало его с Землей, кроме воспоминаний? Эрик вдруг почувствовал, что на этот раз он не прав. Разве он, Эрик, спас элиан? Нет, спас Сергей, а Эрик пришел позже! Именно его земная сущность, его память! Через эту земную сущность Земля протянула руку помощи Элии. Кто же он, Эрик? Узурпатор, воспользовавшийся чужим трудом и заслугами, или только внешняя оболочка земного Сергея, более понятная элианам, а следовательно, более полезная для Сергея в его деятельности на этой планете?
– Наконец-то ты меня понял! – послышался явственно голос Сергея.
– Значит, ты меня не осуждаешь?
– Нет, конечно! Будь Эриком, но будь и Сергеем. Если ты перестанешь быть Сергеем, ты не будешь здесь больше нужен. Но если ты не будешь Эриком – тебя не поймут, а это одно и то же.
Примирение состоялось.
– Послушай, а ты знаешь, что такое счастье?
– Приблизительно!
– Интересно!
– Счастье – это неистощимая сума желаний. Ты вытаскиваешь из нее одно за другим, а она не истощается.
– Примитив!
– Возможно!
ОТЧУЖДЕНИЕ
Прошло двадцать лет. Старый Дук умер. На его место был избран другой вождь. Власть Дука не перешла по наследству к Гору. Нового вождя племени элиан звали Чак. Эрик почти не был с ним знаком. В ту памятную ночь, когда на взмыленном коне к нему прискакал Юл с сообщением о том, что Дук умирает и хотел бы перед смертью с ним увидеться, Эрик только-только вернулся из длительной поездки в соседнее племя элиан, находившееся от его дома на расстоянии ста пятидесяти километров. Его сопровождали шестеро старших сыновей. Они только зашли в лом, как вслед за ними появился Юл. Все путники промокли до костей, однако, узнав в чем дело, Эрик не стал даже переодеваться, только накинул на себя теплый плащ. В конюшне он оседлал свежую лошадь, и они с Юлом поскакали во весь опор к селению.
Ночь была такая темная, что он почти не различал впереди себя силуэт скачущего Юла. Дорога размокла. Неподкованные копыта лошади скользили по глинистой почве. Рискуя ежеминутно упасть вместе с лошадью в дорожную грязь, Эрик гнал коня, стараясь не отстать от спутника.
В селение въехали уже перед самым рассветом. Оба были мокрые и в грязи. Бросив коней посреди двора, они вбежали в дом. Их встретил Гор. На вопросительный взгляд Эрика ничего не ответил, только опустил глаза и покачал головой. Эрик сбросил мокрый плащ и, отерев кое-как покрытые грязью ноги, вошел в спальню Дука. Дук лежал на широкой постели. Лицо его заострилось.
Высушенные старческие руки покоились поверх одеяла. Он дышал тяжело, с хрипом. Вокруг стояли его многочисленные домочадцы. Завидев Эрика, Дук сделал едва заметное движение. Собравшиеся у его постели родственники тотчас же покинули комнату, оставив его наедине с Эриком.
Эрик пробыл возле Дука около часа. Что ему говорил перед смертью старый вождь, он никому никогда не рассказывал. Последнее напряжение, связанное с этой беседой, совсем подорвало силы умирающего, и он заснул, выпуская из своей холодной руки руку Эрика. Эрик осторожно высвободил руку и вышел. Дук умер спустя два часа, так и не просыпаясь.
Похороны состоялись на четвертый день. На могиле старого вождя насыпали высокий холм. Элиане, не знай религии, не придерживались пышных похоронных церемоний, но чтили умерших, содержали в порядке могилы, на которые ставили памятники из гранита и песчаника. Иногда памятники украшались скульптурными портретами умерших. Так и на этот раз, на могилу Дука был поставлен такой скульптурный портрет. Старый вождь, высеченный из мрамора, сидел в кресле, опустив руки на подлокотники, задумчиво склонив голову.