Друг-апрель
Шрифт:
«Побеждает тот, кто умеет ждать».
Такими крупными жирными буквами. И еще рассказано, что терпение – одна из самых главных и полезных добродетелей: кто ждет, тот дождется.
Разве не знак?
Абсолютный. Аксён улыбнулся.
Или вот. Ульянка любила всякое фэнтези. Про колдунов, драконов, ну и прочих других волколаков. А вчера он отправился в крыловский ларек за лапшой, вышел на перрон, навстречу мужик. Такой полубомжик. И как прицепится – парень, купи книжки, парень, купи книжки, первый раз такой тут встретился.
Тоже это, наверное, знак.
Или голос. Смех, вернее. Опять же вчера. Вздумалось покурить. Но не дома, не хотелось делиться с Чугуном и не хотелось, чтобы Тюлька видел. Отправился в лес, метров на сто, там такое удобное местечко, пень старый, как кресло, сидеть приятно.
Устроился поудобнее, задымил, никакого, между прочим, удовольствия, и вдруг смех. Не просто смех, а точно такой же, совершенно одинаковый.
Аксён дернулся, обернулся, вскочил. Нет никого. Деревья стоят. Послышалось.
Послышалось, а все знак, сомнения никакого, так только Улька смеялась.
Приедет. Через день-другой.
И Тюлька. Тюлька тоже. Принялся разгребать свои запасы. Вытащил из-под койки чемодан, и коробку, и даже старый таз, все заполнено игрушками. И из шкафа половину выгреб. Перебирает, ремонтирует, производит генеральную ревизию, короче.
Нет, Тюлька, конечно, не знак, Тюлька в курсе, что Семиволковы скоро приедут. Но все равно. Птички чуют приближение весны и заранее начинают петь громче.
Двадцать четвертое.
Аксён думал полежать еще немного в постели, помечтать, подумать, но не получилось. На кухне жестяно грохнуло, и начался скандал. Как-то неожиданно, безо всяких переходов, как лавина.
Сначала мать.
Мать орала, что ей и своих дармоедов хватает, еще одного ей не потянуть, что, скорее всего, эта плешивая сволочь что-нибудь натворила и теперь ей просто нужна лежка, что в прошлый визит он спер у нее сережки…
Затем Чугун. Он тоже орал, но не бешено, а как-то спокойно.
Чугун не особо возражал, но говорил, что, во-первых, отвертеться не было никакой возможности, а во-вторых, он может быть полезен в плане трудоустройства, поскольку в последнее время сам обретается в Москве, а ему, Чугуну, уже здесь надоело, пора двигать туда, где реальные бабки, он уже не маленький – банки вдоль дороги собирать.
Мать возражала. Что если Чугун рассчитывает на него, то сильно заблуждается, что в лучшем случае он может пристроить торговать в подземном переходе крадеными телефонами, но такого лучшего случая наверняка не случится, а случится банальный стоп на улице, в результате которого Чугун получит полновесный восьмерик… И так далее.
Чугун злился и кричал, что лучше он будет торговать крадеными телефонами в переходе, чем подыхать здесь, на этом вонючем полустанке…
И мать орала что-то уже совсем неразборчивое.
Аксён прислушался и понял, что приезжает дядя Гиляй. Он еще вчера утром позвонил Чугуну и сообщил, что будет ночью, с костромичом.
Мать этому обстоятельству совсем не радовалась и выражала надежду, что если дядя Гиляй так пока и не заявился, то, дай бог, он не только сошел с костромича, но потом еще и попал под него. И желательно, чтобы насмерть.
А потом мать неожиданно замолчала, точно ежика проглотила. И Чугун тоже замолчал.
Аксён не очень хорошо помнил дядю Гиляя. Нет, он знал, что где-то там, в Клопосранске, или в Пердищеве, или в Тупорыловке, живет себе дядя Гиляй, то ли родной, то ли двоюродный брат отца, человек ловкий и умелый во многих областях, тертый жизнью и понимающий в ней. Этакий жизнепроходец и жизнеальпинист. Ему даже казалось, что он немного помнил дядю Гиляя, когда-то давно кто-то подарил ему гигантскую шоколадку с орехами и изюмом, возможно, это был Гиляй.
Только тогда он казался выше.
Сейчас же дядя Гиляй явно стоптался. Ростом с самого Аксёна, в коричневой кожаной куртке, штопаной, с разноцветными заплатками, одна даже зеленая. На голове трехполосая шапочка, из рукава на цепочке свисает желтоватый череп. Маленький. Настоящий. Наверное, барсук, енотовидная собака. Или кролик-гигант.
Дядя стоял в дверях и разглядывал. То его, то Тюльку, поворачивал со скрипом голову.
Аксён хотел поздороваться, но Гиляй приложил палец к губам и исчез.
На кухне опять железно грохнуло, послышалось что-то вроде всхлипывания, а Чугун радостно сказал:
– А мы тебя еще вчера ждали!
А дядя Гиляй ответил:
– Да я чуть под поезд не попал, еле увернулся.
И все рассмеялись.
Дядя Гиляй объявил, что он каждому привез по подарку, но это после, сначала чай.
Началась суета, Чугун радостно трындел про то, что он собирается вскоре круто устроиться на лесопилку и тырить доски, мать просто похохатывала, а дядя Гиляй рассказывал про то, как в районе Ярославля два лошагера пытались развести его на бабки, а в итоге он сам их развел.
Аксёну не хотелось это слушать, ему хотелось подумать немного про двадцать четвертое число, он натянул на голову одеяло и прикрылся подушками. Но как он ни старался, все это непонятное ликование из окружающего пространства упорно просачивалось в мозг. Тогда он решил и вовсе с этим не бороться, поднялся и отправился пить чай.
Обычно чай в их доме вместе не пили. Да и не вместе его пили достаточно редко, и каждый в своем углу. Мать в зале, Чугун в своей комнате, Аксён в своей, а Тюлька вообще никогда не пил, слишком горячее ему было нельзя – кожа во рту сразу начинала облезать. Но в честь приезда дяди Гиляя сделали исключение. Устроились за столом, мать достала из закромов овсяное печенье и желейные конфеты. Чай был сварен, и не просто так, а в фамильном самоваре с двумя Георгиями на борту, по-праздничному.