Друг-апрель
Шрифт:
– И этих еще просили… – Тюлька передал Крыловой авоську, – …анчоусов…
– Нет у меня анчоусов! – разозлилась почему-то Крылова. – А пиво малолетним нельзя продавать!
– Да продай ты ему, тетя Таня, а то его Чугун поколотит, – сказал Аксён.
Крылова принялась отсчитывать бутылки и ругаться, у Аксёна заболела голова, он прикинул, куда, и отправился на запад. Решил прогуляться немного, часиков восемь. Четыре в одну сторону, четыре в другую, вдоль и против ветра. Так время пройдет гораздо быстрее, через восемь часов он вернется, и, может быть, они уже приедут. Даже, скорее всего, именно сегодня, двадцать четвертого числа, они и должны приехать! Дядя Гиляй сегодня приехал, а события все время идут стаями, почему бы и Семиволковым не приехать?
Запросто. Они всегда приезжали неожиданно… Хотя нет, раньше он всегда знал день. Да ему и не надо было особо ждать приезда, он и так почти каждый день с ней встречался в городе. А сейчас…
По-другому все получилось.
Он шагал на запад между магистралями. Мимо летели составы, иногда он попадал между двумя сразу, это было забавно – стоять между грохочущими стенами.
И страшно чуть, совсем немного.
За четыре часа он сделал шестнадцать километров, определил по столбу. До Москвы было пятьсот восемьдесят один, он спустился с насыпи в лес и два часа сидел, глядя на поезда, потом отправился домой.
Вернулся около шести, в четыре часа не уложился, устал, спина разболелась. Хотелось забраться в ванну. Аксён всегда хотел поваляться в ванне, как в кино, чтобы – с фиолетовой пеной, с прозрачными шариками, с солью. Только не получалось никак, в Ломах ванны ни у кого не было.
Ну, или в крапиву ноги. Только и крапивы сейчас не сыщешь, весна…
На перроне возле ларька сидел уже один Тюлька. На той же самой урне перевернутой. Спал, слюна по подбородку. Рядом стоял однорукий робот, из Петькиных игрушек. К роботу была привязана тележка с гайками, видимо, Тюлька определял, сколько в роботе лошадиных сил. Проверял, утомился, уснул.
Аксён сел рядом. Киоск был уже закрыт, Крылова отправилась смотреть телевизор.
Аксён ткнул Тюльку локтем.
– Чего?! – дернулся тот.
Свалился с урны, урна толкнула робота, тот завелся, поволок телегу с гайками в сторону Новосибирска.
– Как там? – спросил Аксён.
– Не приехали…
– Я не про Волковых.
– А, у нас, что ли?
Аксён кивнул.
– Совсем нажрались, – зевнул Тюлька. – Как Чугун взялся за табуретку, так я уже и удрал. Тут хорошо. Слушай, Аксён, давай все-таки шалаш починим, а?
– Починим… Потом…
Двадцать четвертое оказалось пустым. Из-за дяди. Он выбрал лимит приездов. Мог бы приехать завтра или – еще лучше – никогда не приезжать, а он сегодня приперся. И все испортил.
– Ладно, Тюлькан, поднимайся. Домой двинем, жрать охота.
– Я не пойду. – Тюлька снова устроился на урне. – Еще часа три надо подождать, потом можно уже. Ты иди, а я потом уже…
– Как знаешь. Робота лови.
И Аксён двинул домой.
Во дворе разворачивался пикник. Вернее, уже сворачивался. Костер прогорел, тела располагались вокруг, в покрышках. Мать спала, в последнее время она часто спала. Дядя курил сигару. Чугун пребывал в полуживом состоянии, в последнее время он часто в нем пребывал.
– Ты где шлялся? – промычала очнувшаяся мать.
Аксён не ответил.
Мать рассмеялась.
– Это точно, – очнулся теперь уже Чугун. – Правильно мама подумала. Ждал свою дуру… Ромуальд наш, Ромуальд… Мама, твой сын верит в любовь…
Чугун забулькал.
– Любовь – это прекрасное… чувство, – с трудом заметил дядя Гиляй. – Кто не любил, тот это… не жил, короче… и не дышал… помаленьку… Как сказал великий Петрарка… ты, как змея, в мой душ вползла украдкой…
– Короче, дело к ночи. – Чугун выбрался из покрышек. – Я что-то устал немного, давайте потанцуем…
Включил музыку.
Шансон. Самый растрэшовый. И принялся плясать. Извиваться то есть. Паскудно так, будто из Чугуна вытащили большую часть костей, одна дрянь осталась. И даже подвывал что-то там. Про любовь, какой она должна была быть в его понимании.
Мать механически хлопала в ладоши.
Дядя не вытерпел и с трудом возвысился над догорающим костром.
– Высвисте… Выключите это. – Он повелевающее указал на магнитолу. – Это невыносимо, право, как в бабочкарии…
– Те че, реальный музон не нравится? – насторожился Чугун.
– Ну что ты, Кеша, нравится… Так нравится, что это… Я просто к тому, что настоящие люди… это не слушают…
– А кто же это слушает?
Лицо у Чугуна приобрело капризное выражение.
– Ну, – поморщился дядя Гиляй, – шоферня всякая… Впрочем, если тебе так уж желается…
Чугун выключил музыку.
Аксёну хотелось спать. Но, судя по всему, намечалась драка, а Аксёну хотелось посмотреть, на что дядя Гиляй способен. Да и вообще, это было бы весело. А вдруг дядя Гиляй крут? Отправит Чугуна в больничку на пару месяцев, дышать станет полегче. Вот-вот она приедет, а тут Чугун…
Лучше без него.
– Тебе… Иннокентий… лучше вообще… воздержаться… – посоветовал дядя Гиляй.
Чугун хихикнул и деловито стал шарить по карманам и чего-то бурчать под нос.
Началось, понял Аксён, и на всякий случай отодвинулся подальше.
– Я тебя сейчас воздержу… – Чугун бычьи огляделся, поднял пустую бутылку, хлопнул ее о башку.
Впечатление хотел произвести, розочку сделать, не получилось, голова от пьянки распухла, стала мягкой, и бутылка не раскололась.
– Не, Чугун, в десантуру тебя не возьмут, – прокомментировал Аксён. – Такие с пиндосами не справятся! Гонишь ты про Гудермес!
Тюлька обидно засмеялся. Аксён оглянулся. Младший не удержался, заявился домой, сидел теперь в обнимку с покрышкой, наблюдал. Глаза сверкали.
– Заткнись, дристун! – Чугун разделал бутылку о мангал и принялся наступать на дядю.
– Гиляй, насмерть его только не надо… – зевнула мать и побрела к дому.
– Не волнуйся, дорогая, – заверил дядя Гиляй, – я его не сильно зарежу…
Аксён вдруг понял, что дядя не пьян. Совсем. Только что заикался, а теперь…
Чугун сделал выпад розочкой. Но вместо дяди Гиляя попал в тракторную покрышку и завяз в ней оружием.