Друг от друга
Шрифт:
– Но ведь это было довольно опасно?
– О да. Очень. Гестапо чуть ли не десять лет держало нас под наблюдением. А один из наших братьев даже умер в концлагере за помощь евреям.
Вот интересно, очевидна ли для него ирония ситуации: сейчас он помогает Эрику Грузну, гнуснейшему военному преступнику. Вскоре я выяснил: да, вполне очевидна.
– Это Божья воля, что братству Святого Рафаэля теперь приходится помогать тем, кто когда-то организовывал преследование его, – сказал он. – И кроме того, теперь враг другой, но не менее опасный. Враг, который считает религию опиумом, отравляющим души людей.
Но самое поразительное ждало меня впереди.
Поселили меня не в монастыре
– Ну, во-первых, – говорил он, ведя меня через просторный квадратный двор, – там теплее. В комнатах разрешается топить камины. Там удобные кресла, а ванные гораздо лучше оборудованы, чем в монастыре. Еду вам будут приносить, а когда пожелаете, можете приходить к нам на мессу в базилику. И дайте мне знать, если пожелаете получить отпущение грехов. Я пришлю к вам священника. – Открыв массивную деревянную дверь, он провел меня через комнату капитула в изолятор. – И вы не будете тут в одиночестве, – добавил он. – У нас уже живет двое гостей. Они покажут вам, что тут к чему. Оба дожидаются эмиграции в Южную Америку. Я вас познакомлю. Но не беспокойтесь: у нас не поощряется употребление прежних имен, по причинам вполне очевидным. С вашего позволения, и я стану называть вас тем именем, какое будет вписано в вашем паспорте, когда документ прибудет из Вены.
– А сколько обычно на это уходит времени? – поинтересовался я.
– Иногда несколько недель. А потом вам потребуется виза. Возможно, отправитесь вы в Аргентину. Сейчас все, по-моему, едут туда. Тамошнее правительство с большим сочувствием относится к немецким эмигрантам. И, конечно, вам предстоит плыть на пароходе. – Он подбадривающе улыбнулся. – В общем, думаю, придется вам примириться с тем, что пожить у нас вам предстоит месяц, а то и два.
– Мой отец живет тут неподалеку, – заметил я. – В Гармиш-Партенкирхене. Очень бы хотелось повидаться с ним до отъезда из страны. Думаю, это последний мой шанс.
– Вы правы, Гармиш совсем близко. По прямой – около ста километров. Мы доставляем туда, на американскую базу, наше пиво. Янки обожают пиво. Может, сумеете съездить на грузовике со следующей партией. Посмотрю, чем смогу вам помочь.
– Спасибо, отец, я вам очень благодарен.
Конечно, я не собирался в Аргентину, а только в Гамбург, как только получу новое имя и паспорт. Гамбург мне нравился всегда. Дальше от Мюнхена и Гармиша и того, что я намеревался сделать в Гармише, я уехать не мог, если не покидать пределы Германии. Но в мире не существовало мотива, побудившего бы меня вдруг отправиться на тихоходном пароходе в банановую республику, как «старые товарищи», с которыми меня сейчас познакомят.
Тихонько постучавшись, отец Бандолини открыл дверь, за ней обнаружилась небольшая уютная гостиная, а в ней два человека, вольготно расположившиеся в креслах с газетами. На столе стояла бутылка виски и лежала початая коробка сигар «Регент». Хороший признак, подумал я. На стене висело распятие и портрет папы Пия XII, на голове у него красовалось нечто вроде пчелиного улья. Почему-то, может, из-за маленьких очков без оправы и аскетичного лица, но папа показался мне похожим на Гиммлера. К тому же он оказался точной копией одного из мужчин, сидевших в комнате. Последний раз этого человека я видел в январе 1939-го, он стоял между Гиммлером и Гейдрихом. Еще помню, я подумал тогда: какой же он простецкий, заурядный. И даже сейчас мне с трудом верилось, что на него ведется бешеная охота, как ни за одним другим военным преступником в Европе. На вид – обычный человек, как многие: остролицый, узкоглазый, с немножко оттопыренными ушами, а над маленькими гиммлеровскими усиками – длинноватый нос, на котором сидят очки в темной оправе. Похож он был на еврея-портного, сравнение это, как я знал, страшно его злило. Человек этот был Адольф Эйхман.
– Джентльмены, – обратился отец Бандолини к этим двоим, сидевшим в гостевой монастыря, – хочу представить вам человека, который погостит у нас какое-то время. Это доктор Хаузнер. Карлос Хаузнер.
Таким было мое новое имя. Отец Ладжоло объяснил мне, что, когда человеку дают новое имя, подходящее для Аргентины, лучше, чтобы оно наводило на мысль о двойной национальности: вроде бы немец, но с примесью южноамериканской крови. Вот так и получилось, что я стал зваться Карлосом. В Аргентину мне не надо, но с полицией двух стран на хвосте я едва ли мог позволить себе затеять спор об имени.
– А это, – отец Бандолини протянул руку в сторону Эйхмана, – герр Рикардо Клемент. – Он повернулся ко второму. – Педро Геллер.
Эйхман ничем не выдал, что узнает меня. Он коротко, холодно поклонился и пожал мою протянутую руку. Выглядел он старше, чем должен бы. По моим подсчетам, было ему чуть больше сорока, но он почти совсем облысел, а в очках, из-за стекол которых смотрели уставшие, затравленные глаза, как у зверя, слышащего лай гончих – вот-вот догонят, – казался куда старше. Костюм из толстого твида, полосатая рубашка и небольшой галстук-бабочка делали его похожим на мелкого клерка. Но в его рукопожатии от клерка ничего не было. Рукопожатиями с Эйхманом я обменивался и раньше, тогда руки у него были мягкие, почти нежные, но теперь это были руки рабочего, как будто после войны ему пришлось зарабатывать на жизнь изнурительным физическим трудом.
– Рад познакомиться, герр доктор, – произнес он.
Второй был гораздо моложе, посимпатичнее, поприличнее, чем его злополучный компаньон, одет, при дорогих часах и золотых запонках. Светлые волосы, синие ясные глаза, а зубы – будто позаимствовал у американской кинозвезды. Рядом с Эйхманом парень возвышался, как флагшток, а держался этот красавец как журавль редкой породы. Я пожал руку и ему, обнаружив, что у него хороший маникюр и кожа мягкая, как у школьника. Вглядевшись в Педро Геллера, я предположил, что лет ему едва ли больше двадцати пяти. Непонятно, какие такие военные преступления, которые гонят его в Южную Америку под новым именем, он мог совершить в восемнадцать-девятнадцать лет.
Под мышкой у Геллера торчал испано-немецкий словарь, а еще один лежал открытый на столе перед креслом, где сидел Эйхман-Клемент. Геллер улыбнулся:
– Мы только что проверяли друг у друга испанские слова. Рикардо язык дается гораздо легче, чем мне.
– Правда? – Я мог бы добавить, что Рикардо знает и идиш, но воздержался. Я оглядел гостиную: шахматная доска, игра «Монополия», книжный шкаф, полный книг, газеты и журналы, новый радиоприемник «Дженерал электрик», кофейник, чашки, забитая окурками пепельница, одеяла – одно прикрывало ноги Эйхмана. Нетрудно было догадаться, эти двое проводят немало времени запертые в этой комнате – в ожидании нового паспорта, чтобы сбежать в Южную Америку.
– Нам очень повезло, что в монастыре, – сказал отец, – есть священник из Буэнос-Айреса. Отец Сантамария обучает испанскому наших двух друзей и рассказывает им об Аргентине. Это удача, когда едешь куда-то, уже владея языком.
– Вы хорошо доехали? – поинтересовался Эйхман. Если он при виде меня и разнервничался, то никак этого не показал. – Откуда вы?
– Из Вены. – Я пожал плечами. – Поездка получилась вполне сносной. А вы, герр Клемент, знаете Вену? – Я пустил по кругу свои сигареты.