Друг, воспитанный тобой
Шрифт:
Собака красивая, с длинной волнистой шерстью, нрава доброго и покладистого, как работяга сенбернар. Рассердить ее трудно, лает редко, в зубах тащит ведро с водой.
Занятное «Интервью с собакой» ньюфаундлендом Рики опубликовал журнал чехословацких натуралистов «АБС»:
«Репортер: Скажите, пожалуйста, несколько слов о себе.
Рики: Меня зовут Сендрик, я происхожу из Старкова двора, и, как видите, я ньюфаундлендской породы.
Репортер: Кажется, вы говорите о себе неохотно?
Рики: Я вообще не люблю говорить. Если меня не злить, а молчу целый день как рыба.
Репортер: А вы знаете, что такое рыба?
Рики: Конечно. Мы, ньюфаундленды, хорошо знаем рыбу по собственному опыту. Мы любим плавать, умеем нырять и, таким образом, могли близко познакомится с рыбами. Впрочем, наши предки на острове Ньюфаундленд помогали рыбакам вытаскивать сети из моря. Но сам я больше всего люблю рыбу только в кухонной обработке…»
Репортер: Это интересно, я даже не знал, что у ваших предков была такая любопытная специальность.
Рики: О, у моих предков было много специальностей. Они бывали, например, служебными собаками на кораблях и в портах. Некоторые мои родичи и сейчас работают спасателями тонущих. Одно время мы служили в парижской полиции, а мой отец и братья служат в пограничной страже. В последнее время мы входим в моду и как горные спасатели. Знаете ли, хваленые сенбернары недостаточно чутки… (Ну, тут, по-моему, уже говорит зависть! — Б.Р.).
Репортер: Но это просто поразительно, какие услуги оказывает человечеству ваша порода!
Рики: Ну, мне не хотелось бы хвастаться, но нам был обязан сам Наполеон Бонапарт. Не будь одного моего двоюродного дедушки, он бы не спасся с острова Эльбы, где был в плену? Впрочем, мы всегда дружили с выдающимися людьми.
Репортер: Не можете ли вы назвать кого-нибудь из них?
Рики: Конечно могу. Мой двоюродный прапрадед был близким другом лорда Байрона. В парке его имения есть красивый памятник с эпитафией, которую поэт написал собственноручно. И сказать правду, это очень лестные стихи. А один мой родственник работал вместе с Робертом Кеннеди в министерстве юстиции США…»
О собаке Байрона пишет Андре Моруа («Байрон»):
«Байрон очень любил собак. В дни его юности, когда он еще жил в своем родовом владении в Англии, у него был ньюфаундленд по кличке Боцман. Байрон и его друзья занимались дрессировкой Боцмана. Байрон бросался в воду в одежде, делая вид, что тонет, чтобы заставить собаку себя спасать.
Когда пес погиб (он заразился бешенством), Байрон сказал, что теперь он все потерял, кроме своего старого слуги Мюррея, и постоянно говорил, что желал бы быть похороненным со своей собакой.
Байрон построил для тела Боцмана склеп и поставил ему памятник. Характерным для Байрона вызовом было то, что памятник был поставлен на месте алтаря в развалинах бывшей монастырской церкви. (В давние времена имение принадлежало монастырю). Цоколь из высоких круглых ступеней поддерживал скульптурный пьедестал с античной урной на нем. Ее красивый силуэт четко вырисовывался на гладком своде.
На одной из сторон пьедестала была выгравирована следующая эпитафия:
«Возле этого места покоятся останки существа, которое обладало красотой без тщеславия, храбростью без жестокости, силой без заносчивости и всеми добродетелями людей без их пороков. Эта похвала была бы глупой лестью, если бы была написана над человеческим прахом, но она только справедливая дань памяти собаки Боцмана, родившейся на Ньюфаундленде в мае 1803 года и умершей в Ньюстедском аббатстве 18 ноября 1808 года».
Байрон сохранил ошейник Байрона, висевший на стене в его комнате.
В последний период жизни поэта у него снова был ньюфаундленд по кличке Лев, переживший своего хозяина и сопровождающий тело Байрона на корабле, доставившем его в Англию из Греции.
А теперь — о веселом племени терьеров.
«Терра» по-английски значит «земля». Все терьеры отличные землерои, работают лапами, как хороший экскаватор, а поскольку многие из них применяются для подземной охоты, отсюда это слово легло в обобщающее название целой группы собак, очень разных, но в то же время в чем-то очень похожих, родственных.
Эрдельтерьер — самый крупный из них, так сказать старший брат, — относится к служебным породам. Он и по характеру самый солидный, спокойный, зря не залает (тоже «национальная» собака англичан: невозмутимость в характере сынов туманного Альбиона!). Эрдель рыжий, цвета ржавчины, только на спине темный «чепрак», кучерявенький, шерсть жесткая-прежесткая, «проволочная», а волос обладает особенностью — изогнут в одну сторону, «с надломом». Своеобразие облику собаки придают также борода и усы. Следующим идет ирландский терьер, весь рыжий, служебный и охотничий пес. Затем — фокстерьер, «лисий терьер», этот уже полностью охотничий. Смельчак: велика ли персона, а лезет в нору к лисе и барсуку, ведет там один на один смертный бой и, как правило, выходит победителем… Есть жесткошерстные фоксы и гладкошерстные. Первые, как эрдельтерьер, с бородой; вторые — гладенькие, аккуратные собачки с длинной остренькой мордочкой. Хвосты у всех коротенькие, подрезанные — «кочерыжка». А дальше идут скотчтерьер (шотландский, «черный чертик»), кайтерьер, салигамский терьер, бедлингтонтерьер и прочие. Эти все — комнатные, декоративные, хотя, почитай, у всех есть охотничьи задатки.
Удобство этих собак — приспособляемость к самым разным условиям жизни. Считается, что без охоты охотничьей собаке — мука. А взять ирландского терьера. Как говорят ценители этой породы, устроен он очень интересно: если первый год жизни проходит не у охотника — охотничий инстинкт затухает; однако то не значит, что совсем. В следующем поколении возрождается, ибо он наследственен…
Должен сказать, кто подержит эрделей, тот уже до конца дней держит только их, а кто испробует завести фокса, навсегда становится фоксятником. (Впрочем, с боксеристами и коллистами наблюдается такая же картина… да и с другими тоже! У каждой породы есть свои поклонники и ценители, свои приверженцы, почитающие ее за лучшую в мире; и у каждой находится, кто отрицает ее, признавая за идеал только другую! Такой уж народ собачники; и, право, если бы они были иными, верно, мы не имели бы нынешнего разнообразия пород).
Мне доводилось держать и тех и других, и я скажу, что в квартирных условиях эрдельтерьер очень удобен. Зато уж фокс… вот уж с кем не соскучишься! Все фоксы весельчаки и забияки; живчики — резвее существо трудно придумать. Представляете радость: без хозяйки прыгнул на туалетный столик, разгрыз коробку с пудрой. Весь белый. И в доме все бело, как на мельнице в часы помола. Для фоксика — вполне обычное дело. И в то же время он может три битых часа стоять неподвижно над норой, проявляя завидное терпение и настойчивость.
Первое упоминание о фоксах относится к 1677 году. «Мужество, проворство, выносливость, а также особенная веселость характера фокстерьера сделали его любимцем спортсменов», — сообщала «Охотничья газета» в 1897 году. И не только спортсменов.
«Мне очень нравятся фокстерьеры. Но, говорят, они очень отчаянные…» — написала мне одна девочка.
«Отчаянные». Вот именно! Я не знаю другой собаки, которая могла бы сравниться с фоксами в драчливости, неугомонности, бесстрашии. Это собака-ртуть. И вместе с тем фокстерьер способен верой и правдой служить хозяину.
Фокстерьер — превосходный крысолов. Он любит мышковать. У моего приятеля был фокс Фотий. Домой идет — пасть закрыта. У дверей проверка. А ну, раскрой! Так и есть: мышь. За хвост — и в мусоропровод. Сколько он так мышей перетаскал, не счесть.
Вот уж кто неисправим в отношении кошек, кур! Только покажись, кочерыжка кверху — и понесся… не удержите ничем.
Он душит хорьков, идет и за уткой. Необыкновенно азартный, может даже погибнуть, увлекшись охотой. Однажды Фоксик переплыл за подраненной уткой быструю и широкую реку, чтоб принести хозяину-стрелку, а на обратный путь не хватило сил — на середине быстрое течение подхватило, утонул.
Упорства фоксу не занимать. Фоксика поймали и посадили в клетку. Как бы не так! Он сломал все зубы, но вырвался из плена. А велика ли собачка… с добрую кошку! В то же время фокс легко приучается подолгу сидеть в рюкзаке при перевозках, чем пользуются охотники.
Любопытен нрав фокса. Он и ваш, но он и сам по себе. Вероятно, эта независимость да самостоятельность и составили фокса славу очень своеобразных существ. «Интересные собаки». Сколько раз мне доводилось слышать эту фразу.
О популярности фоксов, в частности, говорит тот факт, что на недавней международной выставке фокстерьеров в Лондоне было выставлено более семи тысяч собак. Знаменитый Груфт, специально приспособленное для выставок помещение, вмещающее около восьми тысяч собак (для каждой — отдельный бокс, тут же описание — родословная, награды), был полнехонек (воображаю, какой там стоял шум, лай — оглохнешь!). А всего поступило около 12 тысяч заявлений, и устроителям выставки пришлось допустить лишь тех животных, кои уже имели отличия и награды.
Если вы еще не успели прочитать «Трое в лодке, не считая собаки» Джерома К. Джерома — немедленно прочитайте. Описание Монморенси и его поступков — классика.
«Посмотрите на Монморенси — и вам покажется, что это ангел, по каким-то причинам, скрытым от человечества, посланный на землю в образе маленького фокстерьера. Монморенси глядит на вас с таким выражением, словно хочет сказать: «О, как испорчен этот мир и как бы я хотел сделать его лучше и благороднее»; вид его вызывает слезы на глазах набожных старых дам и джентльменов.
Когда Монморенси перешел на мое иждивение, я никак не думал, что мне удастся надолго сохранить его у себя. Я сидел, смотрел на него (а он, сидя на коврике у камина, смотрел на меня) и думал: эта собака долго не проживет. (Так, к слову, и вышло с моим Антошкой. — Б.Р.). Его вознесут в колеснице на небо — вот что с ним произойдет. Но когда я заплатил за дюжину растерзанных Монморенси цыплят; когда он, рыча и брыкаясь, был вытащен мною за шиворот из сто четырнадцатой уличной драки; когда мне предъявили для осмотра дохлую кошку, принесенную разгневанной особой женского пола, которая обозвала меня убийцей; когда мой сосед подал на меня в суд за то, что я держу на свободе свирепого пса, из-за которого он больше двух часов просидел как пришпиленный в холодную ночь в своем собственном сарае, не смея высунуть нос за дверь; когда, наконец, я узнал, что мой садовник выиграл тридцать шиллингов, угадывая, сколько крыс Монморенси убьет в определенный промежуток времени, — я подумал, что его, может быть, и оставят еще немного пожить на этом свете. Слоняться возле конюшен, собрать в кучу самых отпетых собак, какие только есть в городе, и шествовать во главе их к трущобам, готовясь к бою с другими отпетыми собаками, — вот что Монморенси называет «жизнью»… Жизненный идеал Монморенси состоит в том, чтобы всем мешать и выслушивать брань по своему адресу. Лишь бы втереться куда-нибудь, где его присутствие особенно нежелательно, всем надоесть, довести людей до бешенства и заставить их швырять ему в голову разные предметы — тогда он чувствует, что провел время с пользой.
Высшая цель и мечта этого пса — попасть кому-нибудь под ноги и заставить проклинать себя в течение целого часа. Когда ему это удается, его самомнение становится совершенно нестерпимым… такая собака не нуждается в науськивании. Ее толкает на все эти проделки врожденный инстинкт, так сказать, «первородный грех».
Правда хорош? Вот эта бесшабашная удаль больше всего и приходится по сердцу, западает в душу настолько, что, когда под колесами автомобиля сложил свою буйную голову мой Антошка, дома у нас долгое время был всеобщий траур, а после и слышать никто не хотел, чтоб взять собаку другой породы: только фокса, только этого дьяволенка!
Очень мил мне и шотландский терьер — скотчик. И вправду как чертенок! Черный-черный, без единого пятнышка, глаза как угольки. Низенький, но шустрый; и тоже с норовом; чего захочет — своего добьется! Приятный, ласковый, однако если их сиятельство в дурном расположении духа или заняты какими-то личными делами, под руку лучше не суйся, покажет зубы. В общем — терьер. Все они таковы, за исключением разве эрделя.