Другая дочь
Шрифт:
Трепещущее тело… Боже, она рвала его на части.
Медленно, очень медленно Дэвид отстранился. Оба вздохнули, без слов поняв друг друга.
Он – федеральный агент, расследующий дело против ее отца. Хотя пока не рассказал ей всю правду, что не есть хорошо. Пусть он не стал великим бейсболистом, о чем мечтал его отец, но все же остался мужчиной.
– Тебе лучше? – пробормотал он через минуту.
– Гораздо.
Ее бедра все еще упирались в его пах. Мелани, казалось, ничего не замечала, в отличие от Дэвида. «Одно из преимуществ быть взрослым. Можно просто держать
Эрекция причиняла сильное неудобство, пришлось сменить позу.
– «Олд Спайс», – прошептала Мелани. – Мне казалось, им уже никто не пользуется.
– Мой отец пользуется, – рассеянно откликнулся Дэвид и перешел к рассмотрению изгибов крошечной ушной раковины.
– Вы с ним очень близки, да?
– Раньше были.
«У Мелани Стоукс даже ушки прелестные. Наверное, и пальцы ног тоже восхитительные».
– Раньше? – вопросительно глянула она.
– Все меняется. Само собой меняется.
– Артрит? – проницательно прищурилась Мелани. – Твой отец такой же необыкновенно общительный человек, как ты?
– Угу, я весь в него.
– Угу. И твоей матери больше нет в живых, так что некому вмешаться. Какая досада.
– Угу.
Дэвид никогда не оценивал ситуацию с этой точки зрения, но Мелани, вероятно, права.
– Расскажи о своей матери, – настойчиво попросила она. – Расскажи, каково это – расти среди людей, которые с тобой одной крови и любили тебя с самого рождения.
Дэвид не сумел ответить немедленно. Боль, пульсирующая под ее словами, мучительно сжала горло.
– Пожалуйста!
– Ну… Я многого не помню. Ты же знаешь детей. Получаешь в подарок целый мир и воспринимаешь все как должное.
– А твоя мама пекла печенье? Когда я лежала в больнице, то всегда представляла себе маму в белом фартуке, запачканном мукой и шоколадной крошкой. Непонятно почему этот образ постоянно мне являлся.
– Да, моя мама пекла печенье. Шоколадное. Овсяное. Сахарное с зеленой глазурью на праздник святого Патрика. Господи, сто лет об этом не вспоминал, – потер лоб Дэвид. – Ну, еще читала нам сказки. Заставляла убираться в своих спальнях. Даже смеялась над рассказами отца о работе. И она была очень красивая, – добавил он. – Помню, маленьким мальчиком я всегда считал, что мне досталась самая красивая мама на свете.
– Звучит замечательно.
– Да, – прошептал он. – Она такой и была. Помню… Помню, как они с папой вернулись домой из больницы и усадили нас рядом. Помню, как держались за руки и отец плакал. Никогда прежде не видел его плачущим. Затем прозвучало: «Рак». Просто «рак», словно это все объясняло.
– Не могу себе представить, как такое можно объяснить ребенку.
– Вот и они, наверное, не могли. Папа сказал, что необходимо больше помогать маме по хозяйству, так что мы со Стивеном тут же кинулись вылизывать дом. Даже впервые в качестве сюрприза пытались отдраить ванную комнату. Для сведения – мыльные разводы с нержавеющей стали очень трудно удаляются. Тебе стоило бы посмотреть на нас с пылесосом. Та еще картина.
– Что-то натворили?
– Всосали половину шторы. Кто бы мог ожидать?
– Зато ваши старания умиляют, – улыбнулась Мелани.
– Да. Мама легла на химиотерапию – мы перестлали полы в кухне. У нее лучевая терапия – у нас окна. У нее рецидив – мы с шампунем моем ковры. Соседи вечно таскали нам кастрюли с тушеным мясом и запеканками, ну, ты понимаешь, «разумеется, пока бедняжка в больнице, муж и сыновья с голоду помрут». Хвалили, как замечательно теперь выглядит наш дом, как замечательно выглядим мы со Стивеном. Поучали, что мы должны держаться, как стойкие деревянные солдатики. Маму снова положили в больницу. Мы выбили постели, отполировали мебель, вычистили шторы и отдраили столовое серебро. Мама вернулась домой, легла в абсолютно идеальной гостиной и умерла. Потому что у нее был рак. Который убивает, даже если у тебя идеальные сыновья и идеальный любящий муж, готовые сделать все возможное и невозможное, лишь бы сохранить тебе жизнь.
– Сочувствую, – прошептала Мелани.
Дэвид неуклюже пожал плечами. Тирада прозвучала более горько, чем хотелось. В голову не приходило ни одной веселой легкомысленной реплики, чтобы сменить настрой. Риггс никогда не вспоминал о том времени. Просто не вспоминал. И теперь ощущал неловкость.
Поднял Мелани с колен и встал с кресла, чтобы создать хоть какую-то дистанцию между ними. Она по-прежнему расстроена, но он не нашел в себе сил снова ее обнять.
– Э-э-э… ну… не стоило говорить об этом, – проворчал Дэвид.
– Понимаю.
– Я просто… ну… нуждаюсь в неком пространстве.
– Дэвид, я все понимаю.
– Господи, почему столько несчастий свалилось на одну гребаную семью!
Мелани ничего не ответила, он сердито выдохнул. «Возьми себя в руки, Риггс. Соберись». Упер руки в бока и огляделся.
– Уже поздно, Мелани. Что скажешь?
– Согласна, пора ложиться спать, – кивнула она и вдруг покраснела. – Я имею в виду буквально спать. В своих отдельных комнатах. В своих отдельных кроватях.
– Твоя наверху. А я расположусь поближе к двери.
– У тебя завтра действительно занят весь день?
– С утра пораньше встреча с боссом. Он немного нервничает по поводу перестрелки. В противоположность общепринятому мнению, стрелять в нашей работе приходится не каждый день, особенно если расследуешь мошенничество.
– У тебя все здорово получилось, – пылко заверила Мелани. – Спас меня. Ранил убийцу.
– В конце концов, – поморщился Дэвид, – раз уж я попадаю в почтовую марку, то не должен был промахнуться по тому громиле.
– Он же человек, Дэвид. Не клочок бумажки.
– Ну, посмотрим, как ты запоешь, если он снова явится. Постараюсь не слишком задерживаться в офисе. Почему бы тебе не отоспаться, а потом закажи себе плотный завтрак. Посвяти день расслаблению и отдыху.
– Возможно, – наконец кивнула Мелани, – но я должна позвонить матери.
– Нет…
– Да. Я не могу просто остаться где-то на всю ночь, даже не позвонив. Ты не представляешь, как сильно она волнуется.