Другая дверь
Шрифт:
Случалось же эти визиты раз в день или раз в два дня (точно, не реже) понять было невозможно по вышеуказанным причинам. Но пищи, которую привозил с собой бывший «лидер строительной промышленности» было немного, и хватало её ненадолго.
Горох, помахивая дулом пистолета, обычно отстегивал Славу, ждал, пока тот сам умоется под краном в углу, потом с помощью обнаруженного тут в первый день шланга, смоет остатки своей жизнедеятельности, затем пристёгивал его обратно и только тут выдавал еду.
Сам отсаживался подальше (Прохоров не
– Вспомнил? – говорил Горох, затягиваясь сигарой.
Слава, который, слава Богу, уже лет двадцать не курил, а иначе пришлось бы терпеть и муки от отсутствия или нехватки никотина в организме, каждый раз отвечал одно и то же:
– Мне нечего вспоминать…
– А если по почкам? – спрашивал Горох.
Тут могло быть некое разнообразие – вариантов предлагались довольно много – по печени, по кумполу, по яйцам и так далее.
– От этого я, – Прохоров торопливо метал в рот привезённую картошку или гороховую кашу (организм в стрессовых обстоятельствах начисто забыл, что у него в наличии имеется гастрит, которому бобовые противопоказаны), – не смогу вспомнить то, чего нет в моей памяти…
– Ты не можешь не знать, – монотонно бубнил Горох, – как вернуться отсюда назад, в наше время. Ты же возвращался там, в Москве, я это теперь понял, иначе откуда у тебя были эти книги в таком прекрасном виде… Значит, есть здесь обратная дорога… Не может не быть…
– Я уже говорил, – так же монотонно отвечал Слава, – что здесь и там – это разные двери во времени…
После этой фразы (ну или ей подобной) «лидер строительной промышленности» вставал, ногой выбивал у нашего героя миску с остатками еды (со временем Прохоров научился съедать всё или почти всё к этому моменту), затем следовал тяжелый удар по тому месту, которое предлагалось прежде, обещанное реализовывалось, и визит заканчивался…
Если кого-то интересует, то да, Прохоров в первую такую двустороннюю встречу попытался оказать сопротивление уроду, попробовал напасть и ударить наручниками по голове.
Но был быстро остановлен коротким справа в челюсть.
И да, он довольно скоро научился закрываться руками от ударов по расписанию (наверное, можно так сказать), поскольку знал, куда будут бить, но защита его легко пробивалась ногой или кулаком Гороха, и каждый раз после его визита приходилось отлеживаться, чтобы хоть как-то двигаться по большой, но одновременно и такой маленькой камере.
Зачем он шевелился и двигался, Слава не знал.
Никаких надежд выбраться отсюда у него не было. Никто его не мог искать, сам он с крепким и привычным к драке Горохом справиться не мог, его надежды на то, что он рассорит двух бандитов и они каким-то непонятным образом взаимоистребятся, не оправдывались…
А если бы всё даже прошло так, как хотелось, и два урода прикончили друг друга, то, интересно, каким образом он бы потом отсюда выбрался, потому что это самоистребление, вероятно, произошло бы не здесь…
Так бы, скорее всего, с голоду бы и подох на цепи…
Но что-то мешало нашему герою напасть на Гороха ещё раз и, нелепо размахивая кулаками и дрыгая непослушными ногами, довести его до того, чтобы тот не выдержал и прикончил бы непослушного и буйного узника. Или просто отказаться от пищи и воды, которую тоже привозил «лидер строительной промышленности», лечь в углу и тихо ждать, когда изношенный организм от голода и жажды отдаст концы и отплывёт Слава Прохоров в неведомую даль.
Воли на это у него хватило бы, он это знал, но что-то не пускало его, что-то держало на земле и не давало «отложить ложку», как говаривал Володя, цитируя, кажется, индейский фольклор.
Всё это он понял для себя в первый день (дни?) своего заключения, когда бандиты уехали и оставили его одного. По тому, что его не убили, а только лишили свободы, приковав таким количеством наручников, Прохоров догадался, что это именно заключение, а не обречение на голодную смерть.
Так, если бы именно прикончить хотели бы, просто использовали одну пару и все…
И вот оставшись один, он принялся размышлять и решил для себя, что то, что происходит – похищение, камера, наручники – это расплата за то, о чём он думал за полчаса до своего киднеппинга.
66
За то, что вспылил тогда на Тиргартене, чем навлёк на себя гнев ещё в тот момент всесильного Гороха.
А вполне мог и должен был сдержаться…
За то, что, пусть сам и не желая того, привёл этих сволочей к квартире на Кантштрассе…
Слава, кстати, так и не смог выяснить, какова судьба Федерико.
На его прямые вопросы Горох не отвечал, а по косвенным признакам догадаться не получалось. И даже обещание попробовать решить вопрос о возвращении, если он получит подробный рассказ о том, при каких обстоятельствах Леший с «лидером строительной промышленности» попали в тринадцатый год двадцатого века, ни к чему не привело.
А ведь и правда, если знать – жив Федерико или нет, можно было бы хотя бы строить предположение о возвращении. Что ему мешает (будет мешать через сто лет?) наладить свою машину, переехать сюда на время, найти Славу и объяснить, как вернуться?
Шанс крошечный, конечно, но шанс…
Однако, если Горностаефф мёртв – обратного пути нет и не будет…
И, похоже, он мёртв, вон как Горох морду воротит при вопросах, похоже, его вина. Хлопнул сгоряча человека, а теперь и сам понимает, что этим своим «хлопаньем» отрезал пути назад…
И бесится оттого, что сам себе всё отрезал…
А если вернуться к подвигам нашего героя (и к его размышлениям в кафе, а позже здесь в «камере»), то и жизнь Песи, и неведомого венгра тоже надо было записать на его совесть.