Другая история Российской империи. От Петра до Павла [= Забытая история Российской империи. От Петра I до Павла I]
Шрифт:
Конечно, консерватизм характерен не только для историков: он совершенно естественно проявлялся почти в каждой из современных наук, пока научнаяреволюция не производила в них основательную перетряску. Профессор Евгений Габович показал это явление на примере теории дрейфа материков.
Эту теорию немецкий ученый Артур Вегенер, известный полярный исследователь, выдвинул за двадцать лет до своей смерти (он умер в 1930 году в Гренландии). И все эти двадцать лет его теория единодушно отвергалась всеми специалистами по геологической истории Земли, хотя одного взгляда на глобус достаточно, чтобы увидеть линию разлома между Африкой и Южной Америкой!
Замалчивание теории продолжалось еще 35 лет после смерти Вегенера,
К сожалению, история пока не дожила до своей научной революции. Информационные «кости», которые могли бы подтвердить ту или иную историческую версию, найти невозможно. Люди, как мы сказали выше, оставляли письменные свидетельства и артефакты, и люди же их уничтожали. В России это было ясно еще до появления первых систематизированных «историй», вроде «Истории государства Российского» Н. М. Карамзина (1766–1826).
Так, в фантастической повести Владимира Одоевского «Живой мертвец» (1838) разные люди вспоминают скончавшегося «крупного чина» Василия Кузьмича. Обсуждения его деяний составляют антологию грехов и злоупотреблений того времени, причем один из грехов непосредственно связан с русской историей, что видно из диалога между неким приезжим и бывшим подчиненным Василия Кузьмича:
Приезжий: Скажите, неужели действительно ничего не сохранилось из этого драгоценного собрания?
Провинциальный чиновник: Повторяю вам, что Василий Кузьмич приказал все истребить.
Приезжий: Но с какой целью?
Провинциальный чиновник: Да так, для чистоты и порядка. Как теперь помню: сидел он за вистом, призвал меня к себе и говорит: «Что это, батюшка, у вас там много старого хлама? куда его бережете? только место занимает, а мне вот некуда моих людей поместить». Я было заикнулся, что, дескать, древность большая, а он как на меня прикрикнет: «Прошу, батюшка, не умничать! прошу все это старье собрать, на пуды продать и деньги ко мне представить, а комнаты очистить, чтоб послезавтра мои люди могли туда перейти».
Приезжий: Так что же вы сделали?
Провинциальный чиновник: Я должен был исполнить приказание. Какие свитки были, продал в свечные лавки, а вещи в лом.
Приезжий: Как вещи? разве были и вещи?
Провинциальный чиновник: Да, только все старье: платье, бердыши и много-много вещей, которых и назвать не сумеешь… Например, были часы; говорят, им было лет четыреста, только старые такие, глядеть не на что, даже неблагоприлично. За одиннадцать рублей с полтиною слесарю продали; все старье, говорю вам…
Приезжий: Боже мой, какая потеря!
Провинциальный чиновник: Я уж и сам жалел, да делать было нечего. Да что это вас так интересует?
Приезжий: Как мне объяснить вам это? В этих бумагах хранился единственный экземпляр одного важного документа для нашей истории; я употребил все мое небольшое имение, чтоб отыскать его; изъездил десятки городов и наконец вполне убедился, что этот документ нигде, как у вас… Теперь
Провинциальный чиновник: Живопись? Как же-с! Она стерта по приказанию Василия Кузьмича.
Никаких пояснений к этому диалогу Одоевский не дал, то есть он был уверен, что современный ему читатель об уничтожении материальных свидетельств русской истории, как распространенном явлении общественной жизни того времени, хорошо знает. [2]
С. Ф. Платонов отмечал, что в XVIII веке, под влиянием новых культурных вкусов и распространением печатной книги и печатных законоположений отношение к старым рукописям очень изменилось, если сравнивать с предшествующими веками, когда рукописную книгу берегли. Теперь к этим источникам старины стали относиться презрительно, как к старому негодному хламу. Даже духовенство переставало понимать историческую и духовную ценность своих богатых рукописных собраний и относилось к ним небрежно.
2
К примеру, в Успенском соборе Звенигорода фрески Андрея Рублева были сколоты в начале XIX века.
Далее Платонов приводит примеры из XIX столетия, как старые архивы и монастырские книгохранилища, заключавшие в себе массу драгоценностей, оставались без всякого внимания, в полном пренебрежении и упадке: «В одной обители благочестия… старый ее архив помещался в башне, где в окнах не было рам. Снег покрывал на пол-аршина кучу книг и столбцов, наваленных без разбору, и я рылся в ней, как в развалинах Геркуланума. Этому шесть лет. Следовательно, снег шесть раз покрывал эти рукописи и столько же на них таял, теперь верно осталась одна ржавая пыль…»
Этот пример Платонов привел, ссылаясь на П. М. Строева. А тот же Строев в 1829 году сообщил Академии наук, что архив старинного города Кевроля, по упразднении последнего перенесенный в Пинегу, «сгнил там в ветхом сарае и, как мне сказывали, последние остатки его незадолго перед сим (то есть до 1829) брошены в воду».
Известный любитель и исследователь старины митрополит Киевский Евгений (Болховитинов, 1767–1837), будучи архиереем во Пскове, пожелал осмотреть богатый Новгородский-Юрьев монастырь. «Вперед он дал знать о своем приезде, – пишет биограф митрополита Евгения Ивановский, – и этим, разумеется, заставил начальство обители несколько посуетиться и привести некоторые из монастырских помещений в более благовидный порядок. Ехать в монастырь он мог одной из двух дорог: или верхней, более проезжей, но скучной, или нижней, близ Волхова, менее удобной, но более приятной. Он поехал нижней. Близ самого монастыря он встретился с возом, ехавшим к Волхову в сопровождении инока. Желая узнать, что везет инок к реке, он спросил. Инок отвечал, что он везет разный сор и хлам, который просто кинуть в навозную кучу нельзя, а надобно бросить в реку. Это возбудило любопытство Евгения. Он подошел в возу, велел приподнять рогожу, увидел порванные книжки и рукописные листы и затем велел иноку возвратиться в монастырь. В этом возу оказались драгоценные остатки письменности даже XI в.».
Есть такая наука – криминалистика. Она применяется для раскрытия преступлений, поскольку дает специалисту средства и методы сбора, исследования и оценки документов и фактов, имеющих отношение к конкретному преступлению. И все же немало преступлений остаются нераскрытыми (вспомните хотя бы убийство американского президента Джона Кеннеди). Зачастую и документы есть, и факты, да еще в избыточном количестве, а какую-то одну непротиворечивую версию выстроить невозможно. Если же версий несколько, то суд дело к рассмотрению не примет и будут статьи о нераскрытом злодеянии бродить по страницам газет, обрастая домыслами.