Другая история Российской империи. От Петра до Павла [= Забытая история Российской империи. От Петра I до Павла I]
Шрифт:
«В Пешках (на станции, ныне уничтоженной) Радищев съел кусок говядины и выпил чашку кофию. Он пользуется сим случаем, дабы упомянуть о несчастных африканских невольниках, и тужит о судьбе русского крестьянина, не употребляющего сахара. Все это было тогдашним модным краснословием. Но замечательно описание [им] русской избы:
«Четыре стены, до половины покрытые так, как и весь потолок, сажею; пол в щелях, на вершок, по крайней мере, поросший грязью; печь без трубы, но лучшая защита от холода, и дым, всякое утро зимою и летом наполняющий избу; окончины, в коих натянутый пузырь, смеркающийся в полдень, пропускал свет, горшка два или три (счастлива изба, коли в одном из них всякий день есть пустые шти!). Деревянная чашка и кружки, тарелками называемые; стол, топором срубленный, который скоблят скребком по праздникам. Корыто кормить свиней или телят, буде есть, спать с ними вместе, глотая воздух, в коем горящая свеча как будто в тумане или за
Приведя эту цитату, Пушкин продолжает:
«Наружный вид русской избы мало переменился со времен Мейерберга. Посмотрите на рисунки, присовокупленные к его «Путешествию». Ничто так не похоже на русскую деревню в 1662 году, как русская деревня в 1833 году. Изба, мельница, забор – даже эта елка, это печальное тавро северной природы – ничто, кажется, не изменилось. Однако произошли улучшения по крайней мере на больших дорогах: труба в каждой избе; стекла заменили натянутый пузырь; вообще более чистоты, удобства, того, что англичане называют comfort. Очевидно, что Радищев начертал карикатуру; но он упоминает о бане и о квасе, как о необходимостях русского быта. Это уже признак довольства. Замечательно и то, что Радищев, заставив свою хозяйку жаловаться на голод и неурожай, оканчивает картину нужды и бедствия сею чертою: и начала сажать хлебы в печь.
Фонвизин, лет за пятнадцать пред тем путешествовавший по Франции, говорит, что, по чистой совести, судьба русского крестьянина показалась ему счастливее судьбы французского земледельца. Верю. Вспомним описание Лабриера… [14] Судьба французского крестьянина не улучшилась в царствование Людовика XV и его преемника…
Прочтите жалобы английских фабричных работников: волоса встанут дыбом от ужаса. Сколько отвратительных истязаний, непонятных мучений! какое холодное варварство с одной стороны, с другой – какая страшная бедность! Вы подумаете, что дело идет о строении фараоновых пирамид, о евреях, работающих под бичами египтян. Совсем нет: дело идет о сукнах г-на Смита или об иголках г-на Джаксона. И заметьте, что все это есть не злоупотребления, не преступления, но происходит в строгих пределах закона. Кажется, что нет в мире несчастнее английского работника, но посмотрите, что делается там при изобретении новой машины, избавляющей вдруг от каторжной работы тысяч пять или шесть народу и лишающей их последнего средства к пропитанию… У нас нет ничего подобного. Повинности вообще не тягостны. Подушная платится миром; барщина определена законом; оброк не разорителен (кроме как в близости Москвы и Петербурга, где разнообразие оборотов промышленности усиливает и раздражает корыстолюбие владельцев).
14
«По полям рассеяны какие-то дикие животные, самцы и самки, черные, с лицами землистого цвета, сожженные солнцем, склонившиеся к земле, которую они роют и ковыряют с непреодолимым упорством; у них как будто членораздельная речь, а когда они выпрямляются на ногах, то мы видим человеческое лицо; и действительно, это – люди. На ночь они удаляются в свои логовища, где питаются черным хлебом, водой и кореньями; они избавляют других людей от труда сеять, обрабатывать и собирать для пропитания, и заслуживают того, чтобы не терпеть недостатка в хлебе, который сами сеют» (пер. с франц.). Лабриер. Характеры. (Сноска Пушкина).
Помещик, наложив оброк, оставляет на произвол своего крестьянина доставать оный, как и где он хочет. Крестьянин промышляет чем вздумает и уходит иногда за 2000 верст вырабатывать себе деньгу… Злоупотреблений везде много; уголовные дела везде ужасны.
Взгляните на русского крестьянина: есть ли и тень рабского уничижения в его поступи и речи? О его смелости и смышлености и говорить нечего. Переимчивость его известна. Проворство и ловкость удивительны. Путешественник ездит из края в край по России, не зная ни одного слова по-русски, и везде его понимают, исполняют его требования, заключают с ним условия. Никогда не встретите вы в нашем народе того, что французы называют unbadaud; никогда не заметите в нем ни грубого удивления, ни невежественного презрения к чужому. В России нет человека, который бы не имел своего собственного жилища. Нищий, уходя скитаться по миру, оставляет свою избу. Этого нет в чужих краях. Иметь корову везде в Европе есть знак роскоши; у нас не иметь коровы есть знак ужасной бедности.
Мнение Пушкина заслуживает вполне серьезного внимания, поскольку он все же знал русскую деревню не понаслышке.
Итак, неверно представление о тотальной нищете и «вечном голоде» крестьянина. Да, с весны по осень ему приходилось работать, не разгибая спины. Да, чтобы пережить жестокую зиму, приходилось тратить до двух рабочих месяцев на заготовку дров, и часть урожая – на приобретение теплой одежды и обуви. Но уж чего-чего, а если помещик не ударялся в безумное роскошество, то еды хватало.
Приведем несколько свидетельств иностранцев, из разных веков. [15]
«Изобилие в хлебе и мясе так велико здесь, что говядину продают не на вес, а по глазомеру. За один марк вы можете получить 4 фунта мяса, 70 куриц стоят червонец, и гусь не более 3 марок. Зимою привозят в Москву такое множество быков, свиней и других животных, совсем уже ободранных и замороженных, что за один раз можно купить до двухсот штук». (Иосафат Барбаро, 1413–1494, венецианский купец с дипломатическими поручениями.)
15
См.: Россия это сама жизнь. Свидетельства иностранных путешественников, дипломатов, политиков, мыслителей о нашей Родине. М.: СканРус, 1999.
«В Москве хорошие огурцы, лук и чеснок в громадном изобилии… Вообще по всей России, вследствие плодородной почвы, провиант очень дешев, 2 копейки за курицу, 9 яиц получали мы за копейку». (Адам Олеарий, ок. 1599–1671, немецкий ученый и путешественник.)
«Сегодня в канун Рождества Господня, которому предшествовал у русских шестинедельный пост, на всех площадях и перекрестках можно было видеть огромное изобилие мяса: здесь невероятное множество гусей, там такое громадное количество уже битых поросят, что их, кажется, хватило бы на целый год, такое же число было и зарезанных быков и разного рода птицы, казалось, что они слетелись в один этот город из целой Московии. Напрасно стану я называть различные сорта их, тут имелось все, чего только можно было пожелать». (Иоанн Корб, ок. 1670 – ок. 1741, австрийский дипломат.)
«Рожь в этом городе чрезвычайно дешева: осенью четверть стоит всего 3 гривны, на датские деньги 30 скиллингов. Между тем, русская четверть составляет приблизительно полторы датских четвертей». (Юст Юль, в 1709–1712 датский посол в России.)
«У всех русских есть даровые собственные слуги и даровая провизия, за исключением вин. Никто из не бывавших здесь не может представить себе, сколько мясных блюд и дичи подается у них на стол, а такое же изобилие они надеются встретить и в домах иностранцев, не принимая в соображение разницы положения». (Джон Бекингхэмшир,?
– 1793, английский дипломат.)
Были на Руси и бедные, и нищие, и несчастливые. А где их нет?! Но на протяжении всего последнего столетия даже в научных работах, исследовавших экономические процессы, уровень эксплуатации и классовую борьбу, была, как правило, определенная заданность, стремление показать лишь «темные стороны». Живая жизнь крестьянина с его умениями, размышлениями, культурой отсутствовала.
А ведь в прежние времена, когда ученые, писатели и журналисты еще не направляли перья своего гнева на беспросветную жизнь «черни», действительное состояние дел было известным, и улучшение жизни крестьян попадало в сферу внимания властей. Пусть власть и не озабочивалась тем, чтобы дать всем крестьянским детям общее и среднее специальное образование, или застраховать их всех на случай пожара, – все же целенаправленная борьба с бедностью велась.
«Эволюционируя многие столетия как почти чисто земледельческое общество, при слабом развитии процесса общественного разделения труда, российский социум (и прежде всего его господствующий класс) был крайне заинтересован в сохранении жизнедеятельности буквально каждого деревенского двора, ибо разорение крестьянина не переключало его в иную сферу производственной деятельности, а ложилось бременем на само общество», – пишет академик Л. В. Милов.