Другая любовь. Природа человека и гомосексуальность
Шрифт:
В то же время положение «пидоров» чем-то и лучше положения «чушков». «Пидоров» берегут, не очень гоняют на работу. Они должны быть опрятно одеты и чисто умыты. За сношение обычно принято «пидору» чем-то уплатить (иначе ведь это было бы как бы полюбовное свидание, что для нормального зека унизительно), поэтому «пидоры» экономически не так нищи, как «чушки» (Абрамкин и Чеснокова 1993: 18–19; Яненко 1993: 142–146).
Многие «опущенные», взвесив все «за» и «против», участвуют в лагерной проституции добровольно, осознанно. Таким был Павел Масальский, молодой красивый парень, осужденный за гомосексуальность (ст. 121). По его словам, он решил, что лучше «заниматься проституцией, чем загнивать, погибать, получать тычки». Его долго
«Потом меня оставили в покое, я стал подниматься в глазах заключенных и начал заниматься проституцией. Это был единственный выход, иначе просто невозможно было жить! Почему человек начинает этим заниматься? Это возможность курить, более-менее хорошо кушать…, найти спокойную работу, хорошую одежду. Сначала мне пришлось этого добиваться: «Или ты что-то мне даешь, или не обращайся ко мне за сексом». Были большие скандалы, дело доходило до драки, потому что люди хотели иметь секс бесплатно. <…>…Остальным заключенным нравилось, что я знал свое место, им со мной было даже интересно общаться как с геем — от этого становилось веселее, они отвлекались от своей черной жизни».
По своему зековскому опыту, я понимаю, что Масальский подсознательно, ради ликвидации психологического дискомфорта, задним числом сильно приукрашивает свое положение в лагере, уверяя что «К людям, которые занимаются сексом, есть какое-то уважение». Но он проговаривается: «я знал свое место». А место это известно какое — у «толчка» (унитаза). И еще: «Конечно, каждый день там был для меня страхом — неизвестно, что дальше. Меня спасло только то, что у меня были защитники, не дававшие меня в обиду» (Могутин и Франетта 1993: 52). И всё же положение его было лучше, чем тех «опущенных», кто не мог или не был годен сексуально обслуживать «воров».
Особенно облегчено положение тех красивых мальчиков, которых выбрали себе в жены знатные «воры». Эти «пидоры» одеты, как «воры», спят и питаются вместе с ними, их и «лидерами» звать опасаются.
Таким образом отношение к гомосексуальности в тюремно — лагерной среде двойственное. С одной стороны почти все к ней причастны, с другой — ее чураются. С одной стороны, «пидоров» презирают и с ними «заподло» (зазорно) общаться, с другой — почти все ими так или иначе пользуются и так или иначе с ними контактируют. «Из всех осужденных, — пишет Н. Серов в «Письме из зоны» (1992), — 50 % активно пользуются сексуальными услугами «петухов». Это в основном парни до 35 лет. Другая половина пользуется услугами «петухов» эпизодически. И очень малый процент (в моем отряде из 120 человек таких было 8) не прибегают к гомосексуальным контактам».
Дело в том, что гомосексуальность в этой среде исполняет две функции: сексуальную и социальную. Сексуальную — по неизбежности. Социальная функция заключается в том, что сексуальная роль сопряжена с социальным статусом. Доминирование, положение в иерархии обретают сексуальное выражение.
Эту функцию, эволюционно древнюю, унаследованную еще от животных (ср. позу «подставки» и всё, что с ней связано), секс может выполнять потому, что в нем проявляется долго господствовавшая в человеческом обществе архаичная оценка половых ролей: мужская роль выше, женская — ниже, для мужчины она унизительна.
В уголовной среде живут примитивные стереотипы социально-половых ролей, неразрывно связанных с чисто сексуальной деятельностью. А напряженность криминального бытования и отсутствие социального престижа придают социально-половому статусу чрезвычайную ценность для уголовника. Ведь ничего другого у него нет. Он все время должен отстаивать свою марку агрессивного, сильного и удачливого мужчины — как в своей профессии, так и в быту, и в сексе. Того, что на Западе называется испанским словом «мачо» (самец). Мачизм — его стихия и необходимость.
Пассивная роль в гомосексуальном сношении неминуемо отождествляется с женской ролью, а женщина в сознании
А раз так, то активная роль в сексе становится средством унижения и подавления. Сверх функции доставлять сексуальное наслаждение и разрядку активное гомосексуальное поведение приобретает в тюремно-уголовной среде дополнительную функцию — как самовыражение мачизма, средство самоутверждения, орудие агрессии и доминирования.
Но это приводит к неожиданной силе воздействия гомосексуального поведения в тюрьме и лагере на гетеросексуалов, вовлеченных вольно или невольно в эту практику. Да, гетеросексуалы стремятся вернуться к природному для них и одобряемому обществом, средой, гетеросексуальному поведению. Найти женщин, включиться в желанный секс, бывший для них так долго недосягаемым. Но многократное повторение оргазма в сношении с мужчиной понемногу размывает исключительную нацеленность на секс с женщиной. Наслаждение, оказывается, можно добыть и с мужчиной. А в силу длительной сопряженности с самоутверждением и доминированием активное гомосексуальное поведение прочно связывается с положительными для уголовника эмоциями, и эта связь может содействовать закреплению этого поведения и стремлению его возобновить.
Свидетельством примешивания чего-то человеческого в агрессивный лагерный гомосексуальный акт, восприятие его как всё-таки сексуального наслаждения, является нередкое стремление участников к некоторой укромности. У Игоря Губермана в «Прогулках вокруг барака» описывается отправка из Калуги на этап.
«В этом этапе тоже оказалось трое «петухов». Спали они отдельно ото всех на полу возле самой параши и весь день сидели там же, не осмеливаясь двинуться с места. Двое были уже в возрасте, а один — рослый парень с симпатичным большелобым и большегубым лицом — был, наверное, лет двадцати с небольшим. Было нас там человек 60–70, а когда все прижились и разместились в камере, то в углу отыскалось даже свободное место. Его завесили рваным одеялом, кинули на пол замызганный тюфяк, и туда по вечерам двое-трое коротким окликом звали этого парня, как собаку, и он покорно и торопливо шел. Получал он за это 2–3 сигареты, иногда кусок сахара или печенья — у кого-то, видно, еще сохранились остатки тюремных передач…»
Во время перевозки ночью этот парень тихо и, как оказалось изумительно хорошо пел песни. В Челябинске попали вместе в отстойник. «Этап наш, тесно сгрудившись, заполнил отстойник до отказа. Но в углу всё же нашлось место, группа молодых парней его собой оградила. Стоя бок о бок, спиной к остальным, и туда проходили по одному, кто блудливо и косо ухмыляясь, кто деловито нахмурившись. Цепь стоявших размыкалась время от времени, и один раз я увидел своего попутчика-певца. Он стоял в углу на коленях, опираясь спиной о стены. Мне, естественно, бросился в глаза его рот с ярко-красными воспаленными губами» (Губерман 1996: 155Л58).