Другая любовь. Природа человека и гомосексуальность
Шрифт:
А. Гвидони («Солнце идет с Запада»), сидевший политзаключенным в 50-х годах, иронизирует по поводу той брезгливости, с которой политзаключенные описывают тюремное мужеложство. Создается впечатление, что все они держатся в стороне.
«Всё это совершенно искаженная картина… Можно поручиться, что молодой мужчина, оказавшись в лагере, стоит (если он не импотент) перед выбором: онанизм или гомосексуализм. Конечно о вкусах не спорят и каждый может предпочесть мастурбационный оргазм гомосексуальному. Однако ханжеские нападки на гомосексуализм ничего кроме лицемерия или половой слабости, или приверженности к онану, не выражают» (Булкин 1997: 338–339).
Однако в уголовной среде секс обретает
Тюремно-лагерная среда в нашей стране имеет четкую трехкастовую структуру. Три «масти» — они различаются, как в картах, по цвету (одежды). На верхнем этаже этой структуры находятся «воры» или «люди». Это знать уголовного мира, уголовники, пришедшие по серьезным статьям — за убийство, разбой, крупное воровство. Они обладают рядом привилегий — не работают, не занимаются уборкой помещений, помыкают всеми. Они ушивают свою униформу по фигуре и всеми правдами и неправдами они перекрашивают ее в черный цвет. Ниже этажом находятся «мужики». Они «пашут», т. е. работают за себя и за «воров» в лагерной системе трудовой повинности. Это зеки, пришедшие по менее серьезным статьям. Форма их такая, какая им выдана, обычно — синяя. Третья каста — «чушки». «Чушок» — грязный, занимается всеми грязными и унизительными работами, которыми гнушаются остальные (чистка уборных, вывоз мусора). Он абсолютно бесправен — как раб. Одет в серые рваные обноски. В «чушки» попадают психически неполноценные, неопрятные, больные кожными заболеваниями, смешные, чересчур интеллигентные.
Все три касты и спят порознь: «воры» на нижних койках, «мужики» на втором ярусе, а «чушки» — на верхних. Хорошо организованным террором «воры» держат остальных в состоянии постоянного страха. Разработана целая система наказаний. Когда «воры» избивают коллективно какого-нибудь «мужика» или «чушка» укрываться руками нельзя: будет еще хуже.
Но есть еще и четвертая каста, стоящая как бы вне этой структуры. Это «пидоры» или «лидеры» (от слова «пидораз» или «пидараз» — так малограмотные уголовники усвоили литературное обозначение «педераст»). «Пидоры» — каста неприкасаемых.
С этими нельзя вместе есть, нельзя подавать им руку, они спят совершенно отдельно. Отдельно хранится их посуда и для опознавания миска «пидора» специально помечается дырочкой («цоканая шлёмка»). «Пидоры» обязаны обслуживать «воров» и «мужиков» сексуально.
В «пидоры» сразу зачисляются те, кто попадает в тюрьму по обвинению в пассивной гомосексуальности, но по ассоциации могут туда же быть зачислены и активные гомосексуалы, пришедшие «с воли», т. е. склонные к гомосексуальности по природе (вынужденная гомосексуальность в тюрьме и в лагере не в счет, если это активная роль). Туда же могут быть «опущены» и прочие зеки за разные провинности против воровских норм поведения: за «кры-сятничество» (кражи у своих), неуплату долгов, неповиновение бандитскому руководству и т. д. Есть специальный обряд «опускания» — нужно подвергнуть человека некоторым гомосексуальным действиям и торжественной смене одежды. Но главное — сексуальные действия. Достаточно провести ему половым членом по губам или полотенцем, смазанным спермой, — и он уже «опущен».
«Опустить» могут и без всякой вины (точнее вину подыщут) — достаточно просто иметь смазливую внешность и слабую сопротивляемость насилию. Как обращаются с такими в камере, я описывал в книге «Перевернутый мир». Летом в камере душно, все раздеты до трусов. Парнишка по прозвищу Умка оказался в камере с отпетыми уголовниками,
«Трусы у него разрезаны внизу и превращены в юбочку. Только возле унитаза, где лежит его матрасик, ему разрешается стоять. В остальную часть камеры позволяют проходить только на четвереньках — для уборки, которую ежедневно по три раза проводит он один.
«Умка! Танцуй!» И умка, приподняв свою юбочку, вертит голой задницей и пытается улыбаться. «Пой!» Умка поет, но скоро останавливается. «Забыл слова», — говорит он севшим от ужаса голосом. Один из отпетых берет в руку башмак: «Вспоминай!» — удар башмаком по лицу. Умка трясет головой: «Не помню…» Еще удар: «Вспоминай!» Удар за ударом. Умка бледен, шатается, но вспомнить не может. «Ладно, хватит. Становись в позу». Умка тотчас нагибается и, взявшись руками за унитаз, выставляет голый зад. Почти все обитатели друг за другом осуществляют с ним сношение, стараясь причинить боль. Наблюдатели подбадривают: «Так его! Вгоняй ему ума в задние ворота!»
Умка сначала стонет и вскрикивает при каждом толчке, а потом уже только повизгивает, точнее скулит. После каждого «партнера» он должен обмыть его, а потом садится на унитаз и быстро-быстро подмывается. И тотчас снова становится в ту же позу — для следующего…
Наконец, всё окончено. Умка в изнеможении сваливается на свой матрасик возле унитаза и засыпает. Сон его недолог. Ночью кому-то хочется еще. Он подходит и пинком поднимает Умку. Тот с готовностью занимает свою позицию. Окрик: «Не так! Вафлю!» Умка становится на колени и открывает рот…» (Самойлов 1993: 57–58).
В лагере отбор может происходить так:
«Скажем, привели отряд в баню. Помылись (какое там мытье: кран один на сто человек, шаек не хватает, душ не работает), вышли в предбанник. Распоряжающийся вор обводит всех оценивающим взглядом. Решает: «Ты, ты и ты — остаетесь на уборку», — и нехорошо усмехается. Пареньки, на которых пал выбор, уходят назад в банное посещение. В предбанник с гоготом вваливается гурьба знатных воров. Они раздеваются и, сизо-голубые от сплошной наколки, поигрывая мускулами, проходят туда, где только что исчезли наши ребята. Отряд уводят. Поздним вечером ребята возвращаются заплаканные и кучкой забиваются в угол. К ним никто не подходит. Участь их решена.
Но и миловидная внешность не обязательна. Об одном заключенном — маленьком, невзрачном, отце семейства — дознались, что он когда-то служил в милиции, давно (иначе попал бы в специальный лагерь). А, мент! «Обули» его (изнасиловали), и стал он «пидором» своей бригады. По приходе на работу в цех его сразу отводили в цеховую уборную, и оттуда он уже не выходил весь день. К нему туда шли непрерывной чередой, и запросы были весьма разнообразны. За день получалось человек пятнадцать-двадцать. В конце рабочего дня он едва живой плелся за отрядом, марширующим из производственной зоны в жилую» (Самойлов 1993: 143).
«Пидоры» по социальному положению ниже «чушков». Из «чушков» еще можно выбиться в «мужики», из «пидоров» — никогда. Это навечно. Их и клеймят навечно — татуируют специальные знаки: петуха на груди, черную точку над губой (означает: берет в рот), и т. п. К выполнению их профессиональной роли их могут и специально готовить, например, выбивают передние зубы, чтобы при сосании не царапали член. Приставляют шашечку домино к зубу и бьют по ней оловянной миской — зуб вылетает. Не в каждой камере есть свой «пидор» или пара «пидоров». Во время общих прогулок камеры могут обмениваться людьми, чтобы «пидор» обслужил и те камеры, в которых своих «пидоров» нет. Ведь при возвращении в камеры с прогулки учитывается лишь общий счет. В лагере же «пидоры» объединены в своеобразный цех, у которого есть и «главпидор».