Другая река
Шрифт:
– Зачем тебе все ЭТО? – спросил кузен, на которого татуировки Мэда произвели неоднозначное впечатление. – Это колдовство такое?
Малаган мотнул головой:
– Совсем нет. Просто у меня есть один орк знакомый… Хороший че… орк, отличный друг, соратник, можно сказать. Так вот, эти рисунки вроде подарка. «Киилайт» называется.
Точнее Мэд объяснить не мог. Золотистые руны, вплетенные меж цветами и пестрыми птичьими телами, стали частью тела, такой же, как кожа. Мэд уже не представлял себе жизни без их невесомой брони, и хотя в рисунках не было никакой магии, защищали они порой лучше самого крепкого доспеха. Киилайт это киилайт. Кто хочет подробностей и разъяснений,
– Выглядит устрашающе, но женщинам должно нравиться, – ухмыльнулся Тиджер. – А вот попам лучше не показывать.
– Это я уж постараюсь.
Леди Эффис никогда не была набожна, в этом радикально отличаясь от своей младшей сестры, но под давлением вдовствующей герцогини возвела на своей земле красивый храм Вечного Круга, выделяя на его содержание вполне приличную сумму. Правда, кроме белых одежд и окладистой бороды, местный клирик ничем от остальных обитателей не отличался. Веселый упитанный малый с наклонностями ярого прожигателя жизни, любитель вина и колбас, дамский угодник, немного поэт. Возможно, метаморфоза произошла уже здесь, а может быть, леди Эффис выбрала себе в духовники самого необычного из священников. Но даже при очевидной терпимости отца Жотама Мэд не рискнул бы снять рубашку в его присутствии.
Они с Тиджером еще немного помолчали. Совсем не потому, что им не о чем было поговорить, скорее вопросов и ответов было столько, что в них вязли языки. Первым, как обычно, не выдержал Тиджер. Тряхнул головой совершенно как-то по-собачьи, отгоняя лишние мысли.
– Что за прозвище такое дурацкое – Малаган? Малэн а'ган – серый сокол. Это на тебя не похоже.
– Я тоже так думал. Но не называться же в каждом трактире настоящим именем! В Дарже так называют всех эрмидэ за некое сходство с охотничьей птицей. И масть подходящая, и нос не подкачал.
Мэд продемонстрировал в доказательство свой выразительный профиль, словно созданный для того, чтобы чеканить его на звонкой серебряной и золотой монете.
– Ты не жалеешь?
Мэд сразу догадался, о чем идет речь.
– И да, и нет. Сначала – да. Лет в двенадцать хотелось справедливости. Когда отца прижали, то хотелось отомстить, и не только ему и Инвару, а вообще всему свету. А потом… Когда понял, что на всю жизнь останусь разменной монетой между высокородными семьями, которые будут вертеть подпорченным герцогом как сами захотят, когда на кон поставили жизнь Тайшейра, когда постепенно стал превращаться в полуручного зверя вроде барса из отцовского зверинца, тогда – нет.
– Но ты мог бы остаться. Зачем бежать за море оттуда, где все свои?
– Ага, до такой степени свои, что не спрячешься даже в отхожем месте от любящих глаз. Прости, Тидж. Я не хотел тебя обидеть, но ни ты, ни тетя Эффис не смогли бы защитить меня от себя самого. Словом, я ни капельки не жалею. Ни о чем. – Мэд усмехнулся. – Великий чародей из меня тоже не получился.
– Как так?
– А вот так, братишка. Таких магов, как я, на свете пруд пруди, туча, а великих волшебников раз-два и обчелся.
– А все говорили… – растерянно протянул Тиджер, на миг превратившись в маленького мальчика, у которого отняли сладкий пирожок. И даже не отняли, а пообещали большой пирог, а оказалось, что маленький, да и того нет.
– В маленьком пруду и лягушка страшный зверь. Так примерно говорил Тай. На Эрмидэях уж скоро пятьсот лет как великим магам места нет. Всех почти повывели. А после маменькиных новаций так и вовсе останутся острова без волшебства. К добру ли, к худу, не знаю.
– Вот и оставайся. Тебя прогнать никто не посмеет. – Тиджер покосился зеленым глазом
– Разумеется, – кивнул тот. – Там видно будет.
– А ты… ты изменился.
Мэд промолчал. Было бы удивительно, если бы после стольких лет странствий он вернулся все тем же двадцатилетним юнцом если не телом, так душой. Тиджер тоже стал иным. Более цельным, что ли, а может быть, более мудрым. Кузен и в юности имел немало положительных черт, подчас оказываясь более проницательным, более зрелым, более справедливым, чем многие одногодки. Сколько неприятностей, а то и преступлений удалось избежать благодаря трезвому уму Тиджера. Мэд не сомневался, что и гонористые бароны, и сельские старосты прислушиваются к советам и приказам своего сюзерена не только из вассальной почтительности или, упаси Пестрая мать, из страха. Процветание графства держалось на широких плечах Тиджера так же крепко, как скальная твердь самих островов в бурных волнах Внутреннего моря. И милостивые боги, в которых здесь уже мало кто верил, сделали так, что они оба остались только братьями и тень восьмизубой короны не легла между ними, как должно было случиться. Вассал есть вассал, а господин есть господин, и ничего с этой разницей не может поделать даже самая могущественная магия.
Сколько ни боролась новая вера со Старыми богами, с их праздниками и обычаями, сколько ни изгоняли еретиков и магов, а все без толку. Солнцедень как отмечали буйными гуляниями, карнавалами и шествиями, так и отмечают. И ничего с этим не поделаешь. А потому иерархи Вечного Круга по здравом размышлении решили, что умнее будет превратить языческое празднование в один из святых дней, и пусть себе люди веселятся, но только не по поводу летнего солнцестояния, а по случаю рождения Пророка. Так и повелось, что с утра правоверные отправляются в храмы и часовни, чтобы прославить Говорившего с Богом молитвой и благочестивыми песнопениями, а уж после начинается настоящее веселье.
Сначала добрые верующие из Энора-ди-Фросс зарезали рыжих кур, раскупорили последние бочонки с кассией, сели за ломящиеся от снеди и выпивки столы, чтобы отметить праздник, как завещали предки, и стали поднимать здравицы и за Вечный Круг, и за Пророка, и за Властителя Небес Аррагана, и за любимую тещу, и за кума, и за детишек, и так далее до самого заката. А как только жаркий лик скатился в прохладные воды Крайнего океана, зажглись цепочки костров, вино полилось рекой, и кому-то срочно захотелось уединиться в густом сумраке священной рощи.
Откричал в нестерпимом наслаждении мимолетной страсти сумасшедший Солнцедень и оставил на опухших от поцелуев губах привкус золы и вина. На легких крыльях пролетел самый короткий месяц в году – эрби сладкий, единственный месяц, когда можно давать невыполнимые обещания, обманывать опостылевших супругов, не отдавать долги. Так в старину и говорили: «Долги получишь после эрби». Дни стояли жаркие и душные, Энора-ди-Фросс по ночам не спала, танцевала, распевала на все лады любовные баллады, признавалась в любви, тосковала и нежилась на сквознячке. Все незамужние барышни устроили на Мэдррана ит-Гирьена настоящую охоту, буквально не давая прохода ни днем, ни тем более ночью. Особенно ночью. И даже если с вечера Мэд не находил в своей постели жаждущую ласк девицу, то к рассвету обязательно кто-то появлялся. Запираться не имело смысла, потому что ключи от его комнаты разве что не раздавались. Разочаровывать дам, благородных или простолюдинок, было не в правилах Малагана. Только ни от кого из них не пахло жасмином, нарани и немного аймолайским лотосом.