Другая сторона светила: Необычная любовь выдающихся людей. Российское созвездие
Шрифт:
И. Н. Крамской.
Портрет Л. Н. Толстого. 1873.
Вокруг него в обществе было очень много людей, почти откровенно практиковавших гомосексуальные отношения — князья А. Н. Голицын (министр просвещения), Вл. П. Мещерский (внук Карамзина, литератор и редактор журнала), П. В. Долгоруков и М. А. Дондуков-Корсаков (вице-президент Академии наук), другой министр просвещения граф С. С. Уваров, приятель Пушкина Ф. Ф. Вигель (у
Если Гоголь и сознавал свои гомосексуальные влечения, то про являл их только в поступках, но никогда не высказывал их.
Напротив, Толстой, видимо, не сознавал себя гомосексуалом и не проявлял ничего подобного в поведении, но высказывался о своих странных влечениях и удивлялся им.
О скрытой гомосексуальности Толстого высказывался в начале века (1911) философ В. В. Розанов (1990: 105–111, 147). Но его доказательства большей частью носят косвенный характер. Сейчас можно привести более прямые соображения по опубликованным ныне материалам о Толстом.
2. Мизогиния Толстого
Как и многие творчески одаренные люди, человек он был очень сексуальный. С 14 лет, как он многократно вспоминал, похоть терзала его, и это было тем более мучительно, что, с одной стороны, он был болезненно мнителен, считая свою внешность уродливой (он и в самом деле в юности не был красивым), а с другой стороны, воспитанный в уважении религиозных ценностей, он был уверен, что всякая уступка страсти есть моральное падение. Уступать же приходилось то и дело. Организм требовал, а подросток и в мыслях не имел удовлет ворять свою половую потребность не так, как все, «неестественным» образом. «… Когда меня братья в первый раз привели в публичный дом, — говорил он М. А. Шмидт, — и я совершил этот акт, я потом стоял у кровати этой женщины и плакал» (Гусев 1954: 168–169). Но отчаяние прошло, а жизнь поставляла множество ситуаций, в которых находились женщины, готовые утолить его потребность.
В результате попал в больницу.
С записи в клинике и начинается его дневник: «Я получил гаонарею…» (Толстой 1992, 46: 3). Позже, на военной службе, появляются такие записи: «Шлялся вечером по станице, девок смотрел. Пьяный Япишка сказал, что с Саламанидой дело на лад идет. Хотелось бы мне ее взять и отчистить» (Толстой 1992, 46: 87). Читая его дневники столетней давности (1854–57 гг.), Корней Чуковский 24 марта 1954 г. записывает в своем дневнике: «Нет недели, чтобы он не сходился с женщиной, а если не удастся сойтись — поллюции (стыдливо обозначаемые буквой п). Такая ненасытность мужских желаний уже сама по себе свидетельствовала об огромности жизненной силы» (Чуковский 1994: 224).
Будучи стариком, как-то в Крыму Толстой при Максиме Горьком, описавшем эту беседу, спросил Чехова:
«— Вы сильно распутничали в юности?
А. П. смятенно ухмыльнулся и, подергивая бородку, сказал что-то невнятное, а Л. Н., глядя в море, признался:
— Я был неутомимый.
Л. Н. Толстой (1849 г.), Петербург
С дагерротипа.
Он произнес это сокрушенно, употребив в конце фразы соленое мужицкое слово» (Горький 1979: 95).
Но вот «правило», которое он назначает себе в юности, в 19 лет: «смотри на общество женщин как на необходимую неприятность жизни общественной и, сколько можно, удаляйся от них. В самом деле, от кого получаем мы сластолюбие, изнеженностъ, легкомыслие во всем и множество других пороков, как не от женщин? Кто виноват тому, что мы лишаемся врожденных в нас чувств: смелости, твердости, рассудительности, справедливости и др., как не женщины? Женщина восприимчивее мужчины, поэтому в века добродетели женщины были лучше нас, в теперешний же развратный, порочный век они хуже нас» (Толстой 1992, 46: 32–33).
Это отношение к связям с женщинами проходит сквозь всю его жизнь: «не приятность жизни общественной» — определяет он в 19 лет, а в 72 года записывает в дневник: «Можно смотреть на половую потребность как на тяжелую повинность тела (так смотрел всю жизнь), а можно смотреть как на наслаждение (я редко впадал в этот грех)» (запись от 16 янв. 1900, Толстой 1992, 54: 9).
Максим Горький вынес такое впечатление от бесед с ним:
«К женщине он, на мой взгляд, относится непримиримо враждебно и любит наказывать ее, — если она не Кити и не Наташа Ростова, то есть существо недостаточно ограниченное. Это вражда мужчины, который не успел исчерпать столько счастья, сколько мог, или вражда духа против «унизительных порывов плоти»? Но это — вражда, и холодная, как в «Анне Карениной»…» (Горький 1979: 98–99).
Когда вокруг него шла беседа о женщинах, он «долго слушал безмолвно и вдруг сказал:
— А я про баб скажу правду, когда одной ногой в могиле буду, — скажу, прыгну в гроб, крышкой прикроюсь — возьми-ка меня тогда!» (Горький 1979: 124).
Откуда такая неприязнь к женщинам в человеке, который так часто бегал в юности «к девкам» (частое выражение в дневнике), а в зрелом возрасте жил в многолетнем браке и имел множество детей?
Горький пишет: «Я глубоко уверен, что помимо всего, о чем он говорит, есть много такого, о чем он всегда молчит, — даже и в дневнике своем, молчит и, вероятно, никогда никому не скажет» (Горький 1979: 114). Но, как оговаривается и Горький, какие-то намеки всё-таки проскальзывают в дневниках и беседах.
3. Признания Толстого
Возможно, секрет, непонятный ему самому, приоткрывается наблюдением, которое он записывает в своем дневнике в возрасте 23 лет (29 ноября 1851 г.):
«Я никогда не был влюблен в женщин. Одно сильное чувство, похожее на любовь, я испытал только, когда мне было 13 или 14 лет, но мне [не] хочется верить, чтобы это была любовь; потому что предмет была толстая горничная (правда, очень хорошенькое личико), притом же от 13 до 15 лет — время самое безалаберное для мальчика (отрочество): не знаешь, на что кинуться, и сладострастие в эту эпоху действует с необыкновенною силою.
В мужчин я очень часто влюблялся, 1 [первой] люб [овью] были два Пушк[ина], потом 2-й — Саб[уров], пот[ом] 3-ей — Зыб[ин] и Дьяк[ов], 4 — Обол[енский], Блосфелъд, Ислав[ин], еще Готье и мн[огие] др[угие]. Из всех этих людей я продолжаю любить только Д[ьякова]. Для меня главный признак любви есть страх оскорбить или [не] понравиться л[юбимому] п[редмету], просто страх. Я влюблялся в м[ужчин] прежде, чем имел понятие о возможности педрастии (описка у Толстого, видимо от волнения. — Л. К.); но и узнавши, никогда мысль о возможности соития не входила мне в голову» (Толстой 1992, 46: 237; 437).