Другая
Шрифт:
Я представляла себе, что это происходило на палубе: темный теплый летний вечер, обнаженные тела под спокойно сверкающими лампочками, возможно, медленное покачивание от затихающих волн, которые врываются в залив с моря, звук возбуждения, доносящийся по воде до самого берега. Люди с отвращением возмущались, я же считала эту картину красивой.
Давно я не встречалась с Эмили с таким удовольствием. Раньше наши встречи особой радости мне не доставляли, вечное питье кофе казалось слегка рутинным, но все-таки приятным, надежным в своей предсказуемости, будто мы – старые супруги. Еще в гимназии, когда мы познакомились, я знала,
Мне хотелось бы рассказать ей о Карле именно так, как я чувствую: я увлечена, по-настоящему увлечена, женатым мужчиной и считаю это захватывающим, по-моему, у меня может получиться приключение, и это здорово. Но едва упомянув его, я замечаю, что ей приходится напрягаться для того, чтобы продолжать оставаться на моей стороне. Возможно, на самом деле ей хочется отчитать меня или закричать и разозлиться, пристыдить меня от имени всех обманутых женщин, возложить на меня вину за целую историю, полную мужчин, бросавших жен ради других женщин – женщин с низкой моралью, портящих жизнь другим. Думаю, на подобных мне смотрят так: женщина, стремящаяся спать с женатым мужчиной, может оказаться также женщиной, способной переспать с твоим парнем. Я ненадежна – вот как Эмили начинает на меня смотреть.
Вместе с тем, я не знаю, зачем мне нужно ее одобрение. Ей мое явно не требуется, она все время делает то, чего бы я никогда не сделала. Она сходила на организованный кем-то в университете феминистский черлидинг и сочла его не только забавным, но и полезным, вдохновляющим. Эмили всегда лояльна по отношению к женщинам. Я же нелояльна.
Не знаю, почему я думаю, что все мои действия должны одобряться другими женщинами. Такое впечатление, будто за любое принятое мною решение мне следует представать перед неким женским трибуналом, в то время как меня вообще-то ничуть не интересует одобрение других женщин. Иногда я думаю, может, я – женоненавистница, но мне не доводилось слышать о женщинах-женоненавистницах, и ведь на самом деле я женщин не ненавижу, мне просто трудно ощущать с ними общность, а некоторыми из них я восхищаюсь: самыми обычными женщинами, которые бьются и умудряются наладить жизнь, воспитывать детей и в стесненных обстоятельствах вести домашнее хозяйство, или женщин из истории, которые первыми заняли место в мужских сферах – врачами, юристами, всеми деятельными женщинами, сумевшими совершить такое, на что у меня сто или двести лет спустя не хватило бы мужества или энергии. Другие женщины восхищают меня попросту тем, что они красивы, у некоторых женщин лица и тела подобны произведениям искусства, и я способна растворяться в них, наблюдая за ними, пока это не становится неприличным. Это эстетическое восхищение, возможно, в какой-то степени эротическое – меня всегда влекло к прекрасному.
Я ненавижу мужчин, которые ненавидят женщин, и кстати, ненавижу женщин, которые ненавидят мужчин тоже – нет, «ненависть» слишком сильное слово, я их скорее презираю.
«На тебя не угодишь…» – сказала мне однажды Эмили, когда я говорила о возмутивших меня на вечеринке людях, она произнесла это язвительно, но с улыбкой, и я задним числом подумала, что сказано было наблюдательно, даже забавно, и совершенно верно: угодить мне действительно трудно.
Но вот я все-таки рассказываю ей о Карле Мальмберге, о том, что он предложил меня подвезти и я согласилась. Эмили смотрит на меня в упор.
– Серьезно? – спрашивает она.
– Да.
– Он
– Вовсе нет.
Я не лгу, он ко мне не приставал. Возможно, приставание заключалось в том, что он предложил меня подвезти, наверное да, но дальше дело как-то не пошло. Я рассказываю ей, что все получилось несколько странно, что разговор у нас толком не клеился, что вся ситуация меня в основном озадачила.
– Остерегайся, – произносит она.
– Чего?
– Женатых мужчин.
– Ты ведь ничего не знаешь о женатых мужчинах, – смеюсь я.
Она сосет кофе через соломинку, вид у нее обиженный.
– Мало ли что я знаю, – говорит она. – Во всяком случае я знаю, что надо остерегаться.
С одной стороны, она, конечно, права, думаю я. Со скучной стороны. Со скучной стороны я понимаю, что спать с женатым мужчиной – плохая идея, не говоря уже о том, чтобы влюбиться в женатого мужчину, а такой риск надо учитывать, но я думаю также, что ему тоже следует учитывать подобный риск и что в каком-то смысле для него будет хуже, если все закончится так: если он настолько влюбится в меня, что больше не сможет выносить привычной жизни, ему придется оставить жену, а я окажусь красивой молодой женщиной, ради которой мужчины бросают жен.
– О тебе спрашивала Алекс, – вместо продолжения дискуссии о Карле Мальмберге говорит Эмили.
– Неужели?
– Она сказала, что ты показалась ей классной.
– Неужели? – повторяю я. – Именно так и сказала?
Взгляд Эмили, одновременно подозрительный и сердитый, меня не волнует, я действительно хочу знать, что обо мне сказала Алекс.
– По-моему, да, – терпеливо отвечает она. – Мы с группой делаем коллективную работу, поэтому Алекс вчера была у меня дома.
– Она была у тебя дома? – повторяю я, сама слыша у себя в голосе нотки зависти, а взгляд Эмили из сердитого превращается в довольный.
– Она довольно мутная, – произносит она.
– Как это мутная?
Эмили пожимает плечами.
– Ее толком не поймешь.
– Я это люблю.
– Кто бы сомневался.
Мне трудно истолковать ее улыбку, она дружелюбная и вместе с тем слегка снисходительная, будто Эмили считает Алекс мутной и меня тоже, поэтому сразу поняла, что мы должны друг другу понравиться. Я ощущаю гордость, поскольку это означает, что она считает меня похожей на Алекс, а я бы ни на кого в этом городе не хотела походить больше, чем на нее.
В четверг идет дождь, а он не появляется. По пятницам я чаще всего свободна, пятницы спокойные дни в столовой, и дополнительного персонала не требуется, во второй половине дня меня пронизывает ощущение неги, становится чуть ли не уютно. Я воспринимаю это как доказательство того, что благодаря способности человечества к приспосабливанию можно пережить все, раз уж мне начало казаться уютно здесь, в гадкой столовой гадкой больницы. Потом я думаю, что, пожалуй, это скорее доказывает, что нравится мне тут в каком-то смысле вопреки представлению о том, кем я хочу быть. Это меня огорчает и одновременно радует: я вовсе не собираюсь продолжать работать в подобных местах, все последние годы я только и делаю, что пытаюсь из них выбраться. Впрочем, в мрачные моменты я думаю, что работа такого типа мне предопределена генетически, запрограммирована многими поколениями рабочих. Таким же основополагающим образом я могу чувствовать себя чужой в университетских коридорах и на университетских семинарах, бояться раскрыть рот, чтобы случайно не разоблачить себя: выдать, что я здесь чужая, что проникла сюда обманным путем.
Конец ознакомительного фрагмента.