Другими глазами
Шрифт:
И он снова рассмеялся этим своим напряжённым неестественным смехом.
Иной раз муж Анны уезжал в город на несколько дней, а иногда всего лишь на ночь, как в этот раз, но Анна, всё ещё под впечатлением своей находки, в этот обычный, казалось бы, день почему-то боялась оставаться одна и заплакала, прощаясь с ним.
Витторе Бривио, весь во власти спешки, боявшийся не успеть вовремя и, очевидно, беспокоящийся о своих делах, без особого такта воспринял эти слёзы, необычные для жены.
– Ну что такое! Почему? Ну, брось, девочка!
И, раздражённый, ушёл прочь, даже не попрощавшись.
Анна вздрогнула от звука хлопнувшей двери. Она осталась в зале с лампой в руках, чувствуя, как слёзы застывают в её глазах, потом сорвалась с места и с поспешностью удалилась
В комнате горел ночник.
– Вы тоже идите спать, - сказала Анна горничной, которая застыла ожидании.
– Оставьте меня. Спокойной ночи.
Анна загасила светильник, но поставила его не на полку, как делала обыкновенно, а на ночной столик, предчувствуя, что тот, вопреки её воле, может понадобиться позже. Глядя в пол, она начала раздеваться. Когда платье упало к её ногам, она вспомнила, что там, в кармане, портрет, и с большим гневом почувствовала на себе взгляд этих ранящих глаз, что так сильно её поразили. Она решительно наклонилась, собрала с ковра одежду и, не складывая, бросила её на кресло в изножье кровати, как будто карман, в котором был спрятан портрет, и складки ткани должны были, и могли, помешать ей восстановить в памяти образ этой мертвой женщины.
То восстание чувств, что владело ею весь день, мешало ей теперь заснуть. Едва она легла и закрыла глаза, как мысли её устремились вслед за мужем по дороге, что вела к железнодорожной станции.
Усилием воли, произошедшим от нервного перевозбуждения, она с необыкновенной ясностью увидела длинную дорогу, пустынную в ночи: дрожащий свет фонарей на мостовой, что, казалось, сама дрожала в их свете, подножье каждого фонаря, кольцом окружённого мраком, лавки, все запертые, и экипаж, в котором ехал Витторе, - как если бы она следовала за ним до станции. Она видела мрачный поезд под стеклянным навесом крытой платформы, множество людей на задымлённом, скудно освещённом перроне, слышала пронзительный свисток; и вот, поезд поехал, и – как если бы она, в самом деле, его видела, - стал удаляться и исчез в темноте. В это мгновение она вернулась в комнату, открыла глаза в своей пустой молчаливой спальне, словно после отсутствия, и смутно почувствовала вдруг, впервые с того дня, когда покинула родительский дом, пустоту, в которой с тех пор жила. Всё это время она была наполнена только своими чувствами, только своей любовью, и не замечала пустоты, да и теперь заметила её лишь потому, что весь день провела, словно приостановив сердце, чтобы смотреть, чтобы наблюдать.
– Он даже не попрощался со мной!
– подумала Анна и заплакала снова, как если бы эта мысль была главной причиной её слёз.
Она приподнялась и села в постели, но тут же отдернула руку, потянувшуюся к одежде за носовым платком. Впрочем, теперь было бесполезно запрещать себе прикасаться к портрету! Она вынула его. Снова зажгла свет.
Насколько иной она представляла себе эту женщину! Рассматривая портрет теперь, она испытывала невольные угрызения совести за тот образ, что раньше подсказывало ей воображение. Она представляла себе женщину довольно полную и румяную, с глазами сверкающими и смеющимися, склонную к веселью и вульгарным развлечениям... Теперь же, вот: молодая девушка, черты которой выдавали душу глубокую и печальную, с глазами словно бы впитавшими тишину, во всём отличная от неё, но вовсе не грубая, как представлялось ей прежде. Напротив, кажется, этому рту, этим губам, и вовсе никогда не приходилось смеяться, в то время как сама Анна чаще всего смеялась очень весело. И несомненно, это смуглое лицо, что было изображено на портрете, виделось куда менее весёлым, чем её собственный облик, белокурый и румяный.
Почему, почему она была так грустна?
Враждебная мысль сверкнула в голове Анны, и она тут же заставила себя оторвать взгляд от изображения, внезапно разглядев коварство, угрозу, не только спокойствию её мира, любви её, которая в этот день и без того получила ранение, но даже и её гордому достоинству порядочной женщины, которая никогда не позволяла себе даже малейшего сомнения, даже отдалённой критики в адрес мужа.
У неё был любовник! Из-за него,
Она бросила портрет на тумбочку и снова погасила лампу, надеясь заснуть теперь без мыслей о женщине, с которой у неё не могло быть ничего общего. Но, опустив веки, она тут же, вопреки желанию, увидела глаза умершей, и напрасно старалась прогнать это видение.
– Не из-за него, не из-за него!
– пробормотала она тогда со страстным упрямством, как если бы этим самым надеялась освободиться.
И она постаралась вспомнить всё, что знала о том, другом, о её любовнике, как бы принуждая этот взгляд и печаль этих глаз обратиться не на неё уже, но на того давнего возлюбленного, о котором Анна знала лишь одно - его имя: Артуро Валли. Знала ещё, что он женился несколько лет спустя после той трагедии, как будто пытался доказать, что неповинен в грехе, возмездие за который требовал с него Витторе, и что он решительно отклонил его вызов, объявив, что никогда не будет драться с сумасшедшим убийцей. После этого отказа Витторе обещал убить его в любом месте, где встретит, пусть даже и в церкви; и тогда Валли вместе с женой уехал из страны, а потом вернулся, будто и не уезжал, едва Витторе женился снова.
Печаль этих событий, и воспоминания о трусости Валли, - забытые полностью и мужем, который смог вернуться к жизни, как если бы ничего не случилось, и женился снова, и ею самой, которая была счастлива стать женой Витторе и прожила с ним три года без каких-либо мыслей о той, другой, - воскресли теперь впервые за столько лет и внезапно воскресили и этот живой женский образ, на который Анна смотрела теперь, скорее, с жалостью. И казалось, эти глаза, полные страдания, говорили ей:
"Я одна мертва! А вы все живёте!"
Анна вдруг увидела себя, почувствовала себя, одинокой в доме. Она боялась. Да, жива была она, но за три года со дня свадьбы она ни с кем больше не встречалась, ни разу не видела даже своих родителей, сестру. Она, которая их обожала, которая была послушной дочерью и любящей сестрой, смогла восстать против их воли ради любви к мужу. Ради него, отвергнутого своими, смертельно больного, и умершего бы, без сомнения, если бы врачи не уговорили отца Анны уступить ей. Нехотя отец уступил, божась, что для него, для всей семьи, Анна после этой свадьбы перестанет существовать.
Помимо разницы в возрасте в восемнадцать лет, на которые муж был старше Анны, и которая тревожила её отца, куда более серьёзное беспокойство у него вызывало финансовое положение Бривио, ненадежное и подверженное всяческим рискам, которым он, человек предприимчивый и деятельный, обыкновенно бросался навстречу с безрассудной верой, как в себя, так и в свою удачу.
Три года с момента замужества, Анне, окруженной комфортом и удобствами, удавалось считать мнение отца о муже несправедливым и излишне благоразумным, и она бездумно прониклась той же уверенностью, что, по сути, хранила и её мужа. К тому же, разница в возрасте, до сих пор не очевидная, не доставляла разочарований ей и вызывала лишь удивление у окружающих, так как годы нанесли Бривио, наделённому неутомимой энергией и беспокойной живостью, лишь незначительный ущерб.
Совсем в другом Анна теперь впервые, пока даже не отдавая себе в том отчета, обвиняла мужа, глядя в глаза умершей женщины, изображённой на портрете.
Да, это было правдой: его, едва ли не презрительное, пренебрежение иногда обижало её, но так, как в этот день – никогда. Теперь впервые она чувствовала это мучительное одиночество, эту отринутость от родных, которые, как ей в эту минуту казалось, оставили её. Как если бы она, выйдя замуж за Бривио, уже имела что-то общее с этой мёртвой женщиной, и не была достойна другого общества. И муж, который должен был утешить её, муж, казалось, не хотел видеть никакой заслуги в той жертве, которую она принесла во имя своей любви. Как будто ей ничего это не стоило, как будто он имел право на такую жертву с её стороны, и не был ничем ей обязан. Верно, она была так безумно влюблена тогда, что не чувствовала жертвы, но теперь, тем более, его долгом было возместить ей всё. И вот…