Другими глазами

Из раскрытого настежь окна, выходящего в садик на крыше дома, в аккуратную маленькую спальню лился чистый и свежий, радостный, утренний воздух. Ветка миндального дерева, вся в цвету, словно в бабочках, тянулась к окну; булькала вода в бочонке посреди сада, слышался праздничный звон в далёкой церкви, и в небе, пронизанном солнцем, летали ласточки.

Со вздохом отойдя от окна, Анна заметила, что муж этим утром забыл смять постель, как имел обыкновение делать всякий

раз, чтобы слуги не знали, когда он не спит в своей комнате. Она оперлась на локти, не касаясь кровати, потом легла, положив красивую белокурую голову на подушки, и прикрыла глаза, как если бы наслаждалась свежестью льняных простыней и собиралась немного вздремнуть. Стайка ласточек беспрестанно проносилась с криками в проёме окна.

– Лучше бы ты был здесь,.. – пробормотала она немного спустя, и устало поднялась с кровати.

Муж должен был уехать этим вечером, и Анна зашла в его комнату, чтобы приготовить всё необходимое для поездки.

Открыв шкаф, она услышала писк в одном из внутренних ящиков и отпрянула в испуге. Она взяла стоявшую в углу комнаты трость с изогнутой рукояткой и, держась за её конец, рукояткой попыталась открыть ящик. Но вместо того, чтобы потянуть ручку ящика, рукоятка легко выскользнула из футляра, и обнажилось блестящее лезвие того, что Анна считала тростью. Анна, неожиданно оставшаяся с ножнами рапиры в руках, в отвращении бросила их на пол.

В это время другой звук заставил её резко обернуться к окну, как если бы она сомневалась, что это всего лишь пролетающая ласточка.

Переступив обнажённый клинок, она оказалась перед открывшимся отделением шкафа, где хранились костюмы мужа, которые он давно не носил. Из внезапного любопытства она принялась перебирать их, пока не дошла до пиджака, потёртого и выцветшего, в кармане которого, проведя по краю полы, она случайно нащупала кусок картона. Она скользнула рукой в карман, желая увидеть эту бумагу, потерянную и на столько лет забытую. Вот так, нечаянно, Анна обнаружила портрет первой жены своего мужа.

Она вздрогнула, побледнела и быстро провела рукой по растрёпанным волосам, будто в ознобе; потом, ничего не видя перед собой, с остановившимся сердцем, она направилась к окну, где остановилась, ошеломлённо, почти с ужасом, глядя на незнакомое лицо.

Объёмная причёска и платье устаревшего фасона помешали ей в первое мгновение заметить красоту этого лица. Но едва она сумела понять его особенности, абстрагироваться от наряда, теперь, столько лет спустя, казавшегося неуклюжим, как тотчас красота эта стала явной; в особенности поражали глаза. Будь эта рана телесной, у Анны пошла бы кровь. Порыв ненависти из сердца ударил ей в голову: она ненавидела её, ненавидела и ревновала к ней, ненавидела и презирала эту женщину, как тогда, когда только влюбилась в Витторе Бривио, спустя одиннадцать лет после супружеской драмы, разрушившей первый его брак.

Анна была не в силах понять, как могла жена предать Витторе, столь обожаемого ею человека, и ненавидела её, главным образом за это. Кроме того, родственники Анны были против их союза с Бривио, как если бы он нес ответственность за позор и насильственную смерть своей неверной жены, и в этом она винила её тоже.

– Это она, да, это она, без сомнения! Первая жена Витторе, та, что умерла!

Её правоту подтверждала и надпись-посвящение на обратной стороне портрета: «Моему Витторе от твоей

Альмиры – 11 ноября 1873 года».

Анна имела очень неопределённые сведения о смерти этой женщины, знала только, что Витторе, обнаружив измену, будто бы, с бесстрастием судьи принудил её уйти из жизни.

Теперь Анна вспоминала с удовлетворением этот страшный приговор мужа, сердясь на эти "моему" и "от твоей" в посвящении, как если бы та, что писала это, нарочно выставляла напоказ прочность уз, связывавших её и Витторе, не смотря на её предательство.

Первая вспышка ненависти, бессмысленный огонь соперничества, вспыхнул и погас, оставив в душе Анны женское любопытство, желание изучить черты этого лица. Её почти удержала, однако, странная подавленность при виде предмета, принадлежавшего человеку, трагически погибшему; ужас живой, и ранее ей незнакомый, заслонённый прежде её любовью к мужу, который был в прошлом мужем и этой другой женщине.

Разглядывая портрет, Анна отметила явное несходство изображённого лица с её собственным, и в сердце её закрался вопрос: как мог муж – любивший когда-то эту женщину, эту девицу, и, наверняка, считавший её красивой, - потом влюбиться в неё, настолько иную?

Лицо на портрете было красивым, гораздо красивее лица самой Анны, кроме того, женщина на портрете была темноволосой и смуглой. Вот: эти губы соединены как для поцелуя, предназначенного ему; но почему тогда в углах этого рта залегли такие горестные складки? И почему, в таком случае, взгляд этих глаз так напряжён?

Всё лицо дышало глубокой печалью, и Анна была ошеломлена, почти оскорблена истинной смиренной добротой, что выражали его черты. Она вдруг почувствовала отторжение и отвращение, потому что ей показалось, будто она узнала во взгляде этих глаз выражение, что заметила в зеркале, когда думала о муже, прихорашиваясь этим утром.

Она едва успела сунуть портрет в карман: муж появился, пыхтя, на пороге комнаты.

– Что делала? Как обычно? Каждый раз, как входишь в эту комнату делать уборку, ты мне всё тут переворачиваешь...

Потом, увидев рапиру на полу, добавил:

– Ты сражалась с одеждой в шкафу?

И он рассмеялся тем своим смехом, что исходил только из горла, как если бы его кто-то щекотал, и, отсмеявшись таким образом, он посмотрел на жену, словно спрашивал её, поняла ли она настоящую причину его смеха. Смотрел глазами чёрными, острыми, беспокойными, и веки его чуть подрагивали.

Витторе Бривио обращался с женой, как с девочкой не слишком даровитой и наивной в своей ребяческой всепоглощающей любви, плотно окружившей его и порой докучавшей, и которой он уделял внимание лишь время от времени, демонстрируя, даже в этом случае, ироничную снисходительность, как если бы хотел сказать: "Так и быть! На какое-то время и я сделаюсь таким же ребёнком, как ты, но давай не будем тратить на это слишком много времени!".

Старый пиджак выпал из рук Анны. Бривио поднял рапиру за острие, поднял пиджак, потом, подойдя к окну, позвал садовника, который, кроме того, исполнял обязанности кучера, и в тот момент запрягал лошадь. Едва только юноша (в рубашке с закатанными рукавами) появился в саду под окном, как Бривио грубо бросил ему в лицо свой старый пиджак, сопровождая подачку словами: "Держи, это тебе!"

– Так тебе будет меньше работы, - добавил он, поворачиваясь к жене, - и ты справишься, будем надеяться!