Другому как понять тебя?

Батов Виталий Иванович

Если сравнивать эти данные с характеристиками Чернышевского, принадлежащими его современникам, то надо отметить их схожесть.

Вот некоторые примеры: «Он был несколько более среднего роста, с необыкновенно нежным, женственным лицом; волосы светло-желтые, но волнистые, мягкие и красивые; голос его был тихий, речь приятная, вообще это был юноша, как самая скромная, симпатичная и невольно располагающая к себе девушка». «По своей застенчивости Ч. не мог говорить в большом обществе, но в кругу близких лиц, забыв свою робость, он говорил плавно и даже увлеченно…». «За одну ночь столько перемен бывало с ним. То он поет, то танцует, то хохочет вдруг громко, то говорит сам с собой, то плачет навзрыд…». «В эти годы он еще реже, чем прежде, открывался даже близким ему людям». «Будучи бойким, резвым и разговорчивым со своими сверстниками, знакомыми ему, Н. Г. отличался особенною застенчивостью в чужих домах, особенно мало ему знакомых». «Общество Н. Г. Чернышевский очень любил; у нас же часто бывали гости, и тогда обязательно должен

был присутствовать и Н. Г. Собиралась вокруг него группа, и он весь вечер говорил без умолку». «Первый раз пошел Н. Г., и ему заявили, что сам хочет его видеть. Н. Г. присел на стул и стал ждать. Открывается дверь, и входит губернатор. Н. Г. продолжает сидеть. „Здравствуйте!“ — говорит губернатор. „Здравствуйте!“ — отвечает Н. Г. и продолжает сидеть. „Вы знаете, кто я?“ — „Нет“, — говорит Н. Г. совершенно невозмутимым голосом и продолжает сидеть. „Я губернатор“. — „Очень приятно“, — заявляет Н. Г. и не думает встать. „Да Вы знаете, что нужно встать, когда с Вами говорит губернатор!“ — кричит последний. „Что же, можно и встать“, — говорит спокойным голосом Н. Г. и не спеша поднимается со стула. Чернышевский, а равно его ученик Добролюбов очень часто любили выражаться иронически и иносказательно, и их выражения многие понимали в буквальном смысле». «Ч. отличался ехидством языка, и чуткая молодежь умела отлично читать между строками его революционное отрицание всякой власти». «Он как бы ставил себя на второе место и старался согреть, обласкать, приблизить». «К несчастью, большей частью все его разговоры, по крайней мере при мне, носили иронический характер; он отделывался шутками или аллегориями… или давал такие ответы, которые могли понять и так, и этак, а иной раз и вовсе понять нельзя. Все же-таки из его отзывов и мнений (…) я составил себе представление, что он был крайне неважного мнения о царе и его министрах и убежден был в том, что им не справиться с послевоенной разрухой, с недовольством крестьян положением об их освобождении, с предстоящими внутренними реформами, а в особенности с начавшимся польским восстанием».

Разумеется, вопрос о соответствии психологического описания личности автора описанию его обыденного поведения нуждается в дополнительном специальном рассмотрении. В данном случае мы апеллируем к способности читателя интуитивно соотнести эти описания.

В заключение подведем некоторые итоги.

Соглашаясь с тем, что «историку, занимающемуся определением авторства, необходимы глубокие познания не только в различных вспомогательных исторических дисциплинах, но и во многих аспектах филологической науки», добавим: ему также нужно и знание основных психологических постулатов. Мы считаем, что внедрение психолингвистических методов в исторические исследования — единственный путь, возвращающий исходный смысл понятию «атрибуция».

Время от времени на непредсказуемом пути развития человеческого духа вдруг разражаются настоящие культурные катаклизмы, подвергающие реальной опасности «экологию» целого культурного слоя. Очередной такой катаклизм давно зреет, и центр его коренится в сомнении, что

М. А. Шолохов — автор «Тихого Дона»

Без преувеличения можно говорить, что этот случай в истории отечественной литературы, более того в истории отечественной культуры, уникален. Практически с первой публикации романа стали распространяться слухи о плагиате, не прекращающиеся уже более шестидесяти лет. Самому автору — Михаилу Шолохову — пришлось защищать себя от подозрений в плагиате. Обывательские слухи скоро превратились в альтернативные мнения серьезных исследователей. Новый, уже поддержанный авторитетом нобелевского лауреата А. И. Солженицына виток полемики вокруг авторства Шолохова возник в 1974 г. после публикации работы, в которой автор, скрытый под псевдонимом Д, оспаривает авторство Шолохова и приписывает роман некоему Ф. Крюкову. Выбор Крюкова на роль автора «Тихого Дона» не случаен.

Во-первых, он к началу 20-х годов был достаточно известным писателем, в произведениях которого часто встречались мотивы жизни донского казачества. Во-вторых, он сам был казаком, хорошо знал и любил язык и быт казачества. В-третьих, он был участником многих событий, описанных в романе. Наконец, могло сказаться и то обстоятельство, что Крюков до конца оставался непримиримым борцом с большевиками, а в романе нередко встречаются очень сильные фрагменты, пронизанные духом антибольшевизма, хотя известно, что Шолохов, будучи коммунистом, идеологически далеко отстоял от подобных политических позиций. Это исследование Д. вызвало сенсацию во многом благодаря изощренности аргументации и спекулятивности тематики. Статус «бестселлера» легко завоевывается даже научной работой, когда обсуждается авторство гениального произведения, навсегда занявшего почетное место среди шедевров мировой литературы. Вообще русской художественной словесности часто «не везло» в отношении авторства: начиная с «принципиальной анонимности» древнерусских летописей и кончая вынужденной анонимностью многих произведений «золотого» XIX века. Произведения такого масштаба, как «Тихий Дон», не должны пополнять фонд безымянных памятников мировой художественной культуры. Анонимный шедевр в наше время — это нонсенс. Ошибка же атрибуции гениального произведения — это безнравственность в любое время.

Вновь заговорили об авторстве Шолохова в 80-х годах: достаточно назвать подборку статей в «Вопросах литературы» (№ 8. — 1989) и перевод небольшой книги группы скандинавских соавторов «Кто написал „Тихий Дон“?» (М., 1989). Но, как справедливо отмечено в редакционном предисловии к упомянутой подборке статей, только в настоящее время у нас стало возможным публично обсуждать наши внутренние литературоведческие проблемы. Автор этой брошюры также хотел бы принять участие в этом обсуждении, и в основном потому, что предлагаемый здесь подход не имеет ничего общего с традиционными направлениями атрибуции. Одним из следствий практического использования этого подхода, как отмечалось, является неидентификационное (без цели отождествления аутентичного и спорного текстов) описание авторского «Я». Причем авторское «Я» представлено на двух уровнях: а) языковом — в формах коммуникации (передачи) авторского замысла; б) психологическом — в индивидуально-психологических особенностях личности автора, выраженных в языке текста. Иными словами, представляется возможность говорить об авторе только на основании одною источника — его текста.

На языковом уровне анализа прежде всего необходимо определить, как сам автор относится к идеям, которые содержатся в его тексте, или иначе — определить стратегию речевого поведения. Тут возможны два варианта. Во-первых, автор утверждает чужое «Я» не как объект, а как другой субъект. Иными словами, авторское «Я» и «Я» героев (персонажей) сообщения не сливаются.

Второй же вариант заключается в подчинении всех идей авторскому «Я». В сознании автора идеи произведения образуют единство монологически воспринятого и понятого мира, а не множественность равноправных и независимых идей. Несколько упрощая, можно сказать, что авторское сознание присваивает чужие идеи, делает их своим достоянием, как бы полностью неся ответственность за них перед аудиторией других сознаний (например, перед аудиторией читателей, зрителей).

В тактике речевого поведения будем различать способы передачи замысла сообщения, а именно: монолог, диалог (в двух формах: интра- и интердиалог) и полифонию.

Монолог — это однонаправленное движение идеи из одной пространственно-временной точки «мира сообщения». И безразлично, к кому обращен монолог: к персонажам ли сообщения, или же к читателю, слушателю, зрителю.

Диалог — форма беседы или спора, где различные точки зрения могут поочередно господствовать и отражать разнообразные оттенки противоположных позиций. Мы будем рассматривать две разновидности диалога: интердиалог — когда принадлежащие персонажам или автору точки зрения выражают и позиции собеседника, находящегося вне рамок языковой реальности (например? слушателя, читателя), и интрадиалог — когда различные точки зрения принадлежат только персонажам мира, созданного сообщением.

Неслияние «Я» автора и «Я» героя требует полифонического (многоканального и разнонаправленного) способа передачи замысла. И это вполне объяснимо: существование независимых идей требует и независимых и различных способов их переноса.

Кроме отношения автора к сообщаемым идеям (стратегия) и способов их коммуникации (тактика), необходимо учитывать также временную развертку порождаемых идей. Мы будем различать две формы хронологической связи идей сообщения.

Синхрония — когда события, в которых выражен замысел, существуют и соответственно сообщаются одновременно.

Диахрония — когда события образуют последовательный ряд, раскрывающий замысел.

Перейдем к описанию результатов исследования «Шолохов и „Тихий Дон“». В данной работе мы воспользовались первичной выборкой Г. Хьетсо, приведенной в упомянутой книге скандинавских авторов. Выборки скандинавских исследователей определялись по принципу «случайных чисел»: ими было отобрано по 10 образцов из шести произведений (2 — Крюкова, 2 — из «Донских рассказов», 2 — из «Тихого Дона»), причем каждый образец включал по 500 слов, что в общей сложности составило 30 000 слов, но все абзацы, содержащие прямую речь, мысли героев и вопросы, исключались. Иными словами, исследование было сосредоточено исключительно на речи автора. Последнее условие бесспорно правильное, но — и здесь мы касаемся основного недостатка лингво-статистического подхода — трудно себе представить десять отрывков по 500 слов, где была бы только авторская речь. А это означает разрывность в содержании отрывков, смысловую эпизодичность. Мы воспользовались этой выборкой в силу двух обстоятельств: а) исследование, проведенное двумя разными методами на одной выборке, конечно, предполагает полный ответ на поставленный исследователями вопрос; б) этому способствовал практически тождественный список распределения частей речи у Хьетсо и в нашем исследовании.

Вот заключение статистической обработки Хьетсо: «…„Т/ихий/ Д/он/“ в значительной степени приближается к Ш/олохову/, но очень далеко отстоит от К/рюкова/».

Вывод Хьетсо ясен. Мы берем его выборку (шесть текстов по 5 тыс. словоформ) и с помощью нами рассчитанных математических моделей определяем показатели стратегии, тактики и временной развертки. Затем проводим стандартный статистический анализ различий. Выводы следующие: 1) утверждение о том, что автор «Тихого Дона» Шолохов, но не Крюков, имеет вероятность 0,75; 2) утверждение о том, что автор «Тихого Дона» Крюков, но не Шолохов, имеет вероятность 0,12; 3) наконец, утверждение о том, что авторами «Тихого Дона» являются и Шолохов и Крюков, имеет вероятность 0,12.