Другой берег
Шрифт:
— Алло.
В ответ — молчание.
— Я слушаю. Кто это?..
Но она уже знала, знала наверняка — потому что комната заходила ходуном, а минутная стрелка на часах завертелась обезумевшим пропеллером.
— Делия, это я. Сонни... Сонни.
— А, Сонни.
— Не хочешь говорить?
— Не хочу, Сонни, — очень медленно произнесла она.
— Делия, но мне нужно с тобой поговорить.
— Я слушаю.
— Мне нужно так много сказать тебе, Делия.
— Да, Сонни.
— Ты... ты сердишься?
— Я не могу на тебя сердиться.
— Я теперь для тебя чужой, да? Посторонний?
— Не спрашивай меня об этом. Я не хочу, не хочу, чтобы ты меня спрашивал об этом.
— Делия, мне больно.
— Ах, тебе больно!
— Ради бога, не говори со мной так, таким тоном...
— ...
— Алло.
— Алло. Я подумала, что...
— Делия...
— Да, Сонни.
— Можно тебя спросить?
Делия уже заметила что-то странное в голосе Сонни. Нет, конечно, она могла и забыть голос Сонни, но все же... Она поймала себя на том, что, еще не зная, о чем он хочет спросить, уже пытается догадаться, звонит ли он ей из тюрьмы или из какого-нибудь бара... В его голосе, за его голосом затаилась тишина, и когда Сонни замолкал, в тишину, в кромешную ночную тишину погружалось все.
— ...всего один вопрос. Делия?
Бэби, сидевший в своей кроватке наклонив голову, с любопытством смотрел на мать. Судя по всему, плакать он не собирался. Радио из противоположного угла комнаты вновь провизжало: семь двадцать пять. А ведь Делия еще не поставила подогревать молоко для ребенка, еще не повесила сушиться выстиранное белье...
— Делия... я хочу знать, простишь ли ты меня.
— Нет, Сонни. Я тебя не прощаю.
— Делия...
— Да, Сонни.
— Ты меня не прощаешь?
— Нет, Сонни, прощение теперь ничего не стоит... Прощают тех, кого еще хоть немного любят... но из за Бэби, из-за Бэби я тебя не прощаю.
— Из-за Бэби? Делия, неужели ты думаешь, что я способен забыть его?
— Не знаю, Сонни. Но я тебя ни за что к нему не подпустила бы, он теперь только мой ребенок, только мой. Ни за что не разрешила бы тебе...
— Это уже неважно, — донесся до Делии голос Сонни, и она снова, только с еще большей силой, почувствовала, что в этом голосе чего-то недоставало (или наоборот — было в избытке?).
— Откуда ты звонишь?
— Это тоже неважно, — ответил голос Сонни так, словно ему стало уже тяжело и больно отвечать.
— Но дело в том...
— Давай не будем об этом, Делия.
— Ладно, Сонни.
(Семь двадцать семь.)
— Делия... представь, что я ухожу.
— Ты — уходишь? А зачем?
— Должен уйти, Делия.... Так получилось... Пойми ты, пойми же! Уйти так, уйти без твоего прощения... уйти вот так, безо всего, Делия... обнаженным... обнаженным и одиноким...
(Такой странный голос. Голос Сонни, звучащий как не его голос, и тем не менее голос, принадлежащий ему, Сонни.)
— Вот так, безо всего, Делия... Голым и одиноким... ухожу ни с чем, кроме вины... Без прощения, без твоего прощения, Делия!
— Почему ты так странно говоришь, Сонни?
— Сам не знаю... Мне так одиноко, мне так не хватает тепла, ласки... мне так не по себе...
— Но...
Словно сквозь туман, Делия смотрела прямо перед собой, в одну точку. Часы: семь двадцать девять; минутная стрелка совпала с четкой линией, предшествующей другой, более толстой, обозначающей половину часа.
— Делия!.. Делия!..
— Откуда ты звонишь? — закричала она, наклоняясь к телефону; страх стал закрадываться в ее душу, страх и любовь, а еще — жажда, страшная жажда, нестерпимое желание причесать пальцами темные волосы Сонни, поцеловать его в губы... — Откуда ты звонишь? — вновь прокричала она.
— ...
— Где ты, Сонни?
— ...
— Сонни!
— ...
— Алло, алло! Сонни!
— Прости меня, Делия...
Любовь, любовь, любовь. Прощение? Какая глупость...
— Сонни! Сонни, приезжай!.. Приезжай, я тебя жду! Приезжай!
( «Господи! Господи!» )
— ...
— Сонни!..
— ...
— Сонни! Сонни!!!
— ...
Пустота.
Семь тридцать. На часах. И по радио: «хи-хи». Часы, радио и Бэби, которому хочется есть и который озадаченно смотрит на мать, удивленный тем, что его почему-то не кормят.
Плакать и плакать. Отдаться потоку слез, рядом с безмолвным малышом, словно осознавшим, что в сравнении с этим плачем все его хныканье будет лишь жалкой подделкой, что в такой миг подобает лишь одно — молчать. Из репродуктора донеслись мягкие текучие аккорды фортепьяно, и Бэби незаметно для себя заснул, положив голову на мамину руку. Словно огромное чуткое ухо заняло все пространство комнаты, всхлипывания Делии возносились по спиралям невидимой раковины из вещей и мебели, постепенно затихали, изнывая от усталости, и превращались в едва слышные стоны, перед тем как окончательно заблудиться в дальних закоулках тишины.
Звонок в дверь. Один короткий сухой звонок. И — чье-то покашливание.
— Стив!
— Да, Делия, — ответил Стив Салливан. — Я тут проходил мимо и...
Долгое молчание.
— Стив... Вас прислал?..
— Нет, Делия.
Стив выглядел расстроенным, и Делия совершенно машинальным жестом пригласила его войти. Она заметила, что Стив вошел совсем не так уверенно, как раньше, — когда он заходил за Сонни или заглядывал к ним на обед.
— Садитесь, Стив.
— Нет-нет... я только на минутку. Делия, вы ничего не знаете о...
— Нет, ничего.
— И вы, наверное, его больше не любите...
— Нет, Стив. Я его больше не люблю. А в чем дело?
— Мне нужно вам кое-что сказать...
— Вы от сеньоры Моррис?
— Это касается Сонни.
— Сонни? Его посадили?
— Нет, Делия.
Делия бессильно опустилась на табуретку. Ее рука коснулась телефонной трубки — уже остывшей.
— А... а я решила, что он из тюрьмы звонит...
— Он вам звонил?
— Да, Стив. Хотел попросить у меня прощения.