Другой Париж: изнанка города
Шрифт:
– Петр Андреевич, да вы просто энциклопедия ходячая! – восхитился я его познаниями. – Откуда вы все это знаете?
– До того как прибиться к Гоше и компании, я пробовал в одиночку выживать. Днем сидел в бесплатных публичных библиотеках, пробовал с детьми русским языком заниматься, только не получилось у меня ничего. Много бродил по Парижу. В мусорках часто журналы и книги хорошие находил, читал, старался не опуститься…
– Вам бы экскурсоводом тут работать! Не пробовали с агентствами разговаривать?
– Да кому я нужен! – грустно вздохнул тот. – Ни документов,
– Не видел. Но обязательно посмотрю! – пообещал я.
– Вообще-то киношников и журналистов в этой среде на дух не переносят… – вздохнул Петр Андреевич. – Местные бомжи – закрытое сообщество, оно старается не впускать в себя чужих, хотя некоторые, как Иоселиани, все равно становятся своими. И появляются потом такие замечательные, пронзительные фильмы…
Оказались мы в итоге минут через тридцать – сорок в каком-то социальном центре с большой столовой для бездомных. Там нам предложили принять душ, съесть по сосиске с картошкой, выпить горячего чая. Я наблюдал, как мои новые знакомые жадно поглощают незамысловатую еду и расслабляются, общаются между собой, довольные жизнью и ужином.
– Я не говорю по-французски! Я говорю по-русски! – с имперской гордостью в голосе сообщил официантке один из бомжей-синяков в ответ на ее робкую просьбу убрать за собой использованную тарелку.
Русских в социальном заведении оказалось довольно много, для них даже был выделен специальный уголок, где можно было присесть и пообщаться.
– Какие новости? Где вчера столовались? – деловито интересовались одни русскоязычные бомжи у других.
– Мы на площади Гамбета, туда «дармовка» приезжает, кормят неплохо. Но тут все равно получше будет. А вы?
– А мы с корешами на площади Шатле. Там тоже нормальную жратву дают. Можно пакеты с собой брать. Хотя очереди длинные. Мы изловчились, целую сумку продуктов натырили, всю ночь ели потом.
– Повезло!
Вместе с Гошей и компанией мы вновь шли мимо шикарных баров и бутиков, сытые и согревшиеся. Часа через полтора вернулись обратно на набережную Сены. Бомжи предложили выпить с ними еще бургундского. По кругу пошла большая, литровая, бутыль с остро пахнущей спиртом кислятиной.
Откуда-то появилась расстроенная гитара. Один из азюлянтов – грустноглазый татарин, съевший, по моим наблюдениям, как минимум, три порции еды в бесплатной столовой, – взял аккорд в непонятном мне ладу и заголосил печально и жалостливо:
Низкий дом мой давно ссутулился,Старый пес мой давно– Классная песня, задушевная! – смахнул Гоша скупую мужскую слезу. – Настоящая народная! Люблю такие.
Все остальные тоже задумались и пригорюнились.
– Вообще-то, это Есенин, – робко подал голос Петр Андреевич, – стихотворение из цикла «Москва кабацкая»… Там надо петь не «парижские улицы», а «московские».
– Молчи уж, знаток хренов! Вечно все испортишь, – пресек его Гоша. – Какая разница – парижские, московские? Главное – настроение, душа, чувства. Так написать только народ мог, который страдал, баржи по Волге тащил, в царских застенках сидел, из страны бежал вместе с белой армией…
– Эх, блин! – вздохнул еще кто-то. – Тут один красавец, говорят, в рояле жил. Нашел на помойке настоящий рояль. Не знал, что с ним делать. Выломал середину, превратил в постель. Мне бы сейчас рояль, я бы сбацал «Лунную сонату» для друзей, для души… Я музыкальную школу когда-то закончил.
Евробомжи ностальгировали, грустили, но продолжали при этом исправно пить. Через полчаса пошел дождь, к тому времени все мы уже были изрядно поддатыми. Под мостом было сыро и ветрено, натянутый тент не спасал от холода. Зябнущие скитальцы кутались в вонючее тряпье. Я уже пожалел, что не взял с собой нормальной толстовки. Уставший от впечатлений, я вместе с остальными замотался в некое подобие одеял и прилег на картонку, привычно уснув сном младенца.
Разбудили меня какие-то дюжие мужики в комбинезонах, которые поднимали меня, заставляли идти куда-то и в конце концов затолкнули в машину. Я слышал издалека женские визги, детский плач, но в себя окончательно прийти не мог.
Первое, что увидел, окончательно очнувшись, – потасовка между моими новыми знакомыми и странными мужиками. Некоторые бездомные бросились наутек, но их сразу стали преследовать. Что происходит?
– А черт! Опять какой-то идиот позвонил в «115»! – услышал я Гошин недовольный голос. Через мгновение он уже пропал из поля моего зрения, уведенный в ночь двумя крепкими незнакомцами.
Оказалось, я, как и мои новые знакомые, стал жертвой социальной службы. В эту ночь в Париже немного похолодало, к тому же шел дождь, и специальные автобусы ездили по Парижу, собирая оставшихся на улицах нищих. Сердобольные проезжающие и проходящие мимо граждане, замечая бездомных, звонили в «115», и за бродягами приезжали специально обученные люди.
В автобусе со мной оказалось несколько пьяных страшных мужиков. Вонь стояла такая, что я едва сознание не потерял на первых порах. Никого из знакомых по предыдущему вечеру рядом не было – видимо, их определили в какой-то другой автобус. Сон с меня мгновенно слетел. Стало любопытно, что происходит.
Более-менее связно выражаться мог только один из моих попутчиков, бомж по имени Клод. Он с отсутствующим видом сидел и смотрел, не моргая, прямо перед собой, что-то напевая на французском.