Друзья и соседи
Шрифт:
Вижу, Ломакин, что забыл ты и меня, и школьные годы, и учителей, и девчонок, за которыми совместно бегали. Но я на тебя не в обиде. Память — инструмент несовершенный, требует реконструкции. Когда мне про тебя сказали, что ты здорово изменился, я не поверил. Честью клянусь — просто не поверил…
Бычков обращался ко всем по очереди, радуясь, с каким интересом слушают его, не перебивая, что даёт ему счастливую возможность высказаться.
— Вы просите меня охарактеризовать товарища Ломакина, — сказал он, хотя никто его об этом не просил, — могу. Пожалуйста.
Ломакин снова оглянулся на присутствующих, кая бы желая спросить у них, не пора ли закончить этот вечер воспоминаний, но он не сказал ни слова, неожиданно поймав себя на мысли о том, что очень уж по-доброму рисует его уже забытый им школьный товарищ.
— Вспомни, Ломакин, как ты отличился, когда девчушку спас, которая под лёд провалилась, помнишь?
— Не помню, — ответил Ломакин и улыбнулся. Он и в самом деле не помнил этого.
— Узнаю Ломакина! — со значением ответил Бычков. — Он, видите ли, не помнит. А статейку в «Пионерской правде» тоже не помнишь про тот случай?
— Я сейчас больше другие газеты читаю, — сказал Ломакин.
— Понятно. Если вопросов нет, подведём итог. Жил— был замечательный парнишка…
— А он и сейчас парнишка неплохой, — вмешался Колунцев. — Критика, конечно, движущая сила, это всем ясно, но мне думается, вы к своему школьному приятелю чересчур строги.
— Хорошо, — согласился Бычков, — ладно. Вам видней, вы с человеком работаете. А у меня что? У меня одни только добрые воспоминания. А моя критика, она, как бы сказать, профилактика. Чтоб не забыл человек то хорошее, с чем в жизнь вступал. А если я неправ, — он улыбнулся Колунцеву, — пусть меня товарищи поправят. Но я думаю: таких нет…
Всё. На этом я заканчиваю свой монолог, — после паузы заключил Бычков. — Ты уж извини, что я нагрянул со своими мемуарами. Очень, понимаешь ли, потянуло заглянуть в прошлое. А теперь будь здоров.
Он долго тряс руку Ломакину, затем простился с остальными.
Он взял с вешалки шляпу, надел её чуть набочок, как на фронте носил пилотку, и направился к дверям. На пороге обернулся:
— Если будешь проездом в родных местах, в Дятлове, обязательно зайди в школу. Она как стояла, так и стоит.
— Зайду в школу, — кивнул Ломакин. — Всего доброго.
Когда за Бычковым закрылась дверь, Ломакин, помедлив, нажал кнопку звонка. Вошла секретарша.
— Лидия Вячеславовна, там ко мне есть кто-нибудь? Попросите немножко подождать. Я скоро освобожусь.
Ломакин полистал на столе бумаги, с необъяснимой грустью думая о том, что родился он в городе на Днепре, а в Дятлове не только не учился, но и не был никогда в жизни. И девчушку он не спасал, и в «Пионерской правде» о нём не писали…
Посылка
В динамике послышался вздох, и по залу поплыл лёгкий девичий голос:
— Пассажиры, вылетающие рейсом девятьсот тридцать четвёртым по маршруту Киев — Москва, приглашаются на посадку!
Наверняка перед тем, как произнести в микрофон эту служебную фразу, девушка смеялась, Я был в этом абсолютно убеждён. Даже когда она повторяла объявление, голос её всё ещё излучал весёлое тепло.
Согласитесь — заметить такое способен человек наблюдательный, умеющий сосредоточиться и прийти к правильному выводу. Между тем братья мехматяне считают, что я рассеянный. Если вам не известно, кто такие мехматяне, знайте, что это не представители малой народности и не сектанты. Мои друзья мехматяне — старшекурсники и аспиранты механико-математического факультета МГУ, обитающие в доме на Ленинских горах.
Мне кажется, я вам ещё не сказал, что накануне Нового года я возвращался из научной командировки.
Сидя в светлом зале киевского аэропорта, я перелистывал последний «Математический сборник» и вдруг увидел перед собой невысокую пожилую женщину.
— Молодой человек, извините за беспокойство, — сказала она, смущаясь и почему-то держа руку за спиной, — но если бы я вас не побеспокоила, вы бы сами забеспокоились минут через десять,
— Не понимаю, — сказал я и встал с кресла.
— Я видела, как вы сдавали свой чемодан на девятьсот тридцать четвёртый рейс…
— Ну и что же?
— Уже давно объявили посадку, а вы сидите, будто вас это не касается.
— Благодарю вас. Спасибо. Весьма обязан.
— Это меня очень устраивает, — улыбнулась женщина. — Я задержу вас на одну минутку. Сегодня должен был лететь в Москву мой племянник. Я хотела с ним передать нашим хорошим знакомым небольшой подарок к празднику, — она достала из-за спины картонную коробку, — наш знаменитый «Киевский» торт. Вы, наверно, заметили, почти каждый пассажир увозит из Киева «Киевский» торт…
— Насколько я понял, ваш племянник сегодня не летит.
— Да. Я об этом только что узнала.
— И вы решились мне — незнакомому человеку — доверить такую ценность?… Имейте в виду, как только самолёт оторвётся от дорожки, я съем ваш торт вместе с коробкой.
Женщина засмеялась:
— На здоровье!.. Це вы шуткуете. Вы этого не сделаете. Вы же интеллигентный человек. А если бы вы ещё знали, кому вы повезёте торт. Це ж такие милые люди!.. Коля — участник войны, прекрасный архитектор. Недавно построили здание по его проекту, вся Москва была в восторге. Маруся — жена — преподаёт английский язык. Наташа — дочка — учится в институте. Она такая красавица, что все парни теряют голову. Увидите — с ума сойдёте, если вы, конечно, не женаты…
— Я не женат, — сказал я, — дайте мне номер телефона. Я позвоню, и она… и они заедут за тортом. А впрочем, пишите адрес. Я доставлю торт на дом. Прямо сегодня.
— Из уважения к архитектуре? Я понимаю. Я сама вам хотела дать адрес. Они как раз переехали в новый дом, и я не помню их номер телефона. Дома он у меня записан. Как только я вас провожу, я сейчас же позвоню в Москву и расскажу им, какой вы отзывчивый молодой человек. У вас есть чем писать?
Я протянул шариковую ручку.