Друзья и возлюбленные
Шрифт:
Легким жестом она дала профессору понять, что его замечание идет вразрез с хорошим вкусом.
– Я знаю, что говорю, – заметила Мальвина.
– Прошу прощения, – сказал профессор, – мне следовало промолчать.
Мальвина с поклоном приняла его извинение.
– И все-таки это особый случай, – добавил он.
У профессора появился совсем другой интерес. Легко призывать на помощь Рассудительность, когда рядом нет Мальвины, но добрая госпожа имела привычку ускользать под взглядом Мальвининых удивительных глаз. Конечно, даже надеяться на это нелепо, но вдруг что-то да получится? Неужто не оправдан такой психологический эксперимент? С чего вообще начиналась наука, если не с практических проявлений любопытства? Возможно, Мальвина сумеет и захочет дать объяснения – то есть, конечно, если что-нибудь произойдет, – а если нет, тем лучше.
– В этом случае дар был бы использован не в корыстных целях, а ради помощи людям, – настаивал профессор.
– Видите ли, – подхватил Виктор, – мама на самом деле хочет измениться.
– И папа тоже, – уверяла Виктория.
– Если позволительно так выразиться, мне кажется, – добавил профессор, – что таким образом можно было бы получить прощение за… ну, за… безумства молодости.
Мальвина не сводила с него глаз. В неярко освещенной комнате с низким потолком только они одни, казалось, были на виду.
– Таково ваше желание?
Как впоследствии твердил себе профессор, с ее стороны было нечестно перекладывать всю ответственность на него. Если она и вправду та самая Мальвина, фрейлина королевы Гарбундии, тогда достаточно умудрена опытом, чтобы решать за себя: по подсчетам профессора, ей должно быть не меньше трех тысяч восьмисот лет. А ему нет и шестидесяти – по сравнению с ней он дитя! Но взгляд Мальвины требовал ответа.
– Во всяком случае, это не повредит, – наконец сказал профессор.
И Мальвина восприняла его слова как разрешение действовать.
– Приведите ее на закате к Крестным камням.
Профессор сам проводил близнецов до двери. По какой-то необъяснимой причине все трое шли на цыпочках. Мимо дома как раз проходил старый мистер Брент, почтальон; близнецы догнали его и взяли за руки. Профессор нашел Мальвину на том же месте, где оставил, и, как это ни глупо, испугался. Он ушел на кухню, к свету и жизни, и заговорил с миссис Малдун о гомруле, а когда вернулся в кабинет, Мальвины там уже не было.
Близнецы ничего не сказали дома, решили молчать и только утром попросить мать прогуляться с ними вечером. Они опасались, что она потребует объяснений, но, как ни странно, мать согласилась, не задавая вопросов. Близнецам показалось, что миссис Арлингтон сама свернула на тропу, ведущую мимо пещеры, а у Крестных камней присела и словно забыла, что с ней дети. Незаметно для нее они улизнули, но как быть дальше, не знали. Полмили до ближайшего леса они проделали бегом, некоторое время пробыли на опушке, не решаясь зайти дальше, а потом крадучись вернулись обратно и застали мать сидящей в той же позе, в какой оставили. Поначалу близнецы думали, что она уснула, но потом увидели, что ее глаза широко открыты, и вздохнули с облегчением, хотя чего опасались, и сами не знали. Дети присели по обе стороны от матери и взяли ее за руки, но, несмотря на то что ее глаза были открыты, прошло некоторое время, прежде чем она осознала, что близнецы вернулись. Наконец она встала, медленно огляделась, и как раз в этот момент в церкви пробило девять. Поначалу она решила, что ослышалась, но, бросив взгляд на часы, которые еще можно было разглядеть в сумерках, сразу рассвирепела – такой близнецы ее еще ни разу не видели. Вдобавок им обоим впервые в жизни надрали уши: девять вечера – время ужина, а им еще полчаса идти до дому, и это они, близнецы, во всем виноваты! Но получаса им не понадобилось, хватило и двадцати минут: миссис Арлингтон широкими шагами прокладывала путь, а запыхавшиеся близнецы едва поспевали за ней. Мистер Арлингтон еще не вернулся. Он появился через пять минут и услышал от миссис Арлингтон все, что она о нем думает. Ужин запомнился близнецам как самый короткий за всю их жизнь. В постели они лежали за десять минут до условленного времени. Из кухни слышался голос их матери: за молоком в кувшине недоглядели, и оно скисло. Еще до того как часы пробили десять, Джейн услышала, что через неделю может подыскивать себе новое место.
Профессор узнал новости от мистера Арлингтона. Задержаться даже на минуту мистер Арлингтон не мог – обед подавали ровно в двенадцать, а было уже без десяти, – но и промолчать не сумел. Начиная с четверга завтракали с шести утра; всем домочадцам полагалось выходить к завтраку полностью одетыми, место во главе стола занимала сама миссис Арлингтон. Если профессор не верит, пусть приходит утром в любой день и убедится. Но профессор охотно поверил мистеру Арлингтону на слово. К половине
Возможно, этим событием и ознаменовался конец профессора как здравомыслящего и разумного представителя современного общества. Только теперь до него дошло: уговаривая Мальвину воспользоваться своими способностями, чтобы воздействовать на злополучную миссис Арлингтон, он исходил из убеждения, что результат вернет ему душевное равновесие. Но ему и в голову не приходило, что Мальвина взмахнет своей палочкой – или как там был проделан этот фокус – и превратит доныне безнадежно ленивую и покладистую миссис Арлингтон в женскую разновидность Ллойд-Джорджа.
Забыв про обед, профессор долго и бесцельно блуждал по окрестностям и лишь ближе к вечеру вернулся домой. За ужином он вел себя беспокойно и нервозно – «дергано», по выражению молоденькой служанки. Один раз он вскочил как ужаленный, стоило только служанке случайно уронить столовую ложку, и два раза опрокинул солонку. Как правило, именно во время трапез отношение профессора к Мальвине становилось особенно скептическим. В фею, способную умять солидный кусок вырезки и закусить его двумя порциями пирога, верилось с трудом. Но сегодня никаких сомнений у профессора не возникло. Дамы в белом никогда не гнушались гостеприимством простых смертных. Умение приспосабливаться было, видимо, свойственно им всегда. С той роковой ночи, когда ее отправили в изгнание, Мальвина наверняка набралась опыта. И теперь сочла необходимым принять облик юной девицы двадцатого века (от Рождества Христова). К этому облику естественным образом прилагалась способность ценить превосходную стряпню миссис Малдун и отменный некрепкий кларет.
Миссис Арлингтон не шла у профессора из головы. Несколько раз, украдкой посматривая через стол, он ловил на себе насмешливый взгляд Мальвины. Видно, его попутал какой-то проказливый бес. Тысячи лет Мальвина, насколько известно, вела примерную и безупречную жизнь, усмирив в себе и оставив в прошлом роковую страсть менять людей. Надо же было додуматься воскресить ее! И королевы Гарбундии нет рядом, некому даже приструнить Мальвину. Пока профессор чистил грушу, у него возникло отчетливое ощущение, что его превращают в морскую свинку, – ему показалось, что ноги стали заметно короче. Впечатление было настолько ярким, что профессор невольно вскочил и бросился осматривать себя в зеркале над буфетом. Но даже отражение его не успокоило. Может, виновато зеркало – старинное, в раме сплошь из позолоченных шариков, – в котором профессор будто бы увидел, как у него растет нос. Мальвина выразила надежду, что профессора не поразил внезапный недуг, и спросила, может ли что-нибудь сделать для него. В ответ он взмолился: пусть она даже не думает об этом.
Профессор научил Мальвину играть в криббедж, и обычно по вечерам они играли партию-другую. Но в тот вечер профессор был не в настроении и Мальвине пришлось довольствоваться чтением. Особенно любила она древние летописи. У профессора их накопилась целая полка, в том числе оригиналы на французском. Притворившись, будто и он читает, профессор вдруг услышал, как Мальвина жизнерадостно расхохоталась, подошел и заглянул ей через плечо. Это была история о том, как она обошлась с хозяином оловянных рудников – престарелым джентльменом, любителем ложиться рано, – превратила его в соловья. Профессору подумалось, что до случая с миссис Арлингтон упоминание давнего инцидента заставило бы Мальвину застыдиться и раскаяться, а теперь она, похоже, веселилась.