Друзья из берлоги
Шрифт:
Авторитет его в этих делах был так велик, что правительство немедленно отозвалось на просьбу построить корабль для плавания в Северном океане. Он сам наблюдал за строительством корабля. Настоял, чтобы он был деревянным. Его желанием было дать ему имя «Фрам», что по-норвежски значит «Вперед».
Умелые моряки разных профессий считали за честь предложить себя в спутники Нансена хотя бы в качестве кочегара или матроса…
Я видел «Фрам», стоящий сейчас на вечном приколе под музейною крышей, ходил по палубе, заглядывал в трюм, где все сохранилось в том виде, как было при знаменитых
После трех лет скитаний во льдах («Фрам» достиг тогда широт, где человек никогда еще не бывал) и после трех лет безвестности (радио не было) слава его стала всемирной.
Ромен Роллан, понимавший толк в людях, назвал Нансена «европейским героем нашего времени». Чехов, столь же высоко ценивший Пржевальского, преклонявшийся перед мужеством путешественников-первопроходцев, глубоко симпатизировал личности благородного норвежца. Нансен для Чехова был воплощением его идеала: в человеке все должно быть прекрасно — лицо, одежда, поступки.
Чехов решил даже написать пьесу «о людях во льдах». Для «вхождения в материал» был разработан план поездки в Норвегию. Найдены были спутники-переводчики, назначены сроки поездки (осень 1904 года). Но болезнь рассудила иначе. Лето унесло Чехова.
Нансену в это время было сорок три года.
Он прожил еще двадцать семь лет. И это не были годы почивания на лаврах. Неустанный труд, участие в подготовке новых экспедиций «Фрама» (Нансен благородно уступил возможность бороться за достижение Южного полюса Амундсену), новый поход по ледовому океану в устье нашего Енисея…
Норвежцы предложили Нансену стать королем. Он отказался полушутя-полусерьезно: «Я атеист. А король по конституции должен быть человеком верующим».
В нашей стране Нансен был несколько раз по делам путешествий. «Я полюбил эту огромную страну… с ее обширными равнинами, горами и долинами». Сибири он предсказал великое будущее и в 1914 году считал, что это будущее недалеко.
А в 1921 году во время страшного голода после засухи и разрухи Нансен приехал в Поволжье, чтобы увидеть, как и чем помочь голодающим.
Его именем, энергией, его благородством и бескорыстием был освещен хлеб, купленный на жертвенные деньги. Сам он, ни минуты не колеблясь, потратил на помощь голодающим волжанам полученную в 1922 году Нобелевскую премию мира (122 тысячи крон золотом).
Любопытно, что соратником Нансена в благородной заботе помочь России в трудное время был Отто Свердруп, тот самый, с кем Нансен пересек на лыжах Гренландию….
Таким был норвежец, воплотивший в себе все лучшее, что есть у народа его страны, считавшей главным своим назначением в жизни сближать народы уважением друг к другу. На родине есть ему памятники. Я думаю, и на Волге памятник Нансену был бы очень уместен.
«Плавать по морю необходимо…»
После ужина он расстелил на столе карту, разгладил ее жилистыми руками и оглядел нас добрыми, слезящимися глазами:
— Плавать по морю необходимо…
Я попросил Альму перевести ему окончание знаменитого изречения:
— А вы откуда это знаете?
Так началась беседа о море, о моряках-норвежцах, о том, что в этих местах море всегда было главным кормильцем и что плавать по морю было в самом деле необходимо. Мы расспрашивали, старик посасывал трубочку и отвечал спокойно, неторопливо, напомнив мне знакомого капитана, который сказал: «Милый, я так много видел, что мне и врать не надо».
Но оказалось, Свейн Муляуг, которого мы посчитали за старого капитана, сам никогда не плавал. Мать почему-то не захотела, чтобы сын, как все в роду, сделался моряком. Возможно, другой кто-нибудь сбежал бы попросту на корабль. Но он не ослушался матери, однако и море не разлюбил. Он взялся изучать море и жизнь моряков и так преуспел, что, когда освободилось очень почетное место директора морского музея в Осло, все решили справедливо пригласить на это место Свейна Муляуга.
Нам шепнули: «Нет в Норвегии человека, кто лучше бы знал историю мореплавания, жизнь моряков, всего, что связано с кораблями и странствиями». Старик прилетел из Осло, чтобы встретиться с нами и показать древнюю часть морского пути, превращенную теперь в заповедную зону.
Утром старик Свейн Муляуг повел нас на маленький катерок, и вместе с ним мы целый день плыли вдоль побережья южной части Норвегии среди островов, маяков, среди весельных, парусных и моторных судов — попутных и встречных. Было ветрено, но старик ничего не надел сверху синей полотняной рубашки и не покрыл голову. Он посасывал крючковатую трубку, махал узнававшим его матросам и хвалил капитана нашего катерка: «Хороший моряк — осторожный моряк».
И, конечно, старик рассказывал обо всем, что медленно проплывало по сторонам — о древних могилах норвежцев, грудой камней темневших на берегу («им четыре тысячи лет!»), о самом старом в здешних местах путевом знаке под названием «солдат», о мастерстве лоцманов, проводивших суда по лабиринту скал, о местах, где чаще всего терпели бедствия корабли.
Старик знал, на каком острове лучше всего вырастают травы на сено, где держат пчел, из какого местечка вышло больше всего капитанов, где издревле делают лодки, где шьют паруса, где лучше ловится рыба. Указав на один из поселков, старик сказал: «Отсюда во время блокады на обычной весельной лодке тайно ходили в Англию за зерном».
— Плавать по морю необходимо, — улыбнулся хранитель морской истории, когда мы прощались с ним на причале в Кристиансанне.
На мой вопрос, в какую часть морского музея надо прийти в первую очередь, старик сказал: «Идите сначала к «драконам».
…Не знаю, есть ли изделия рук человеческих более совершенные, чем эти знаменитые лодки. Даже не на воде, а под музейной крышей на металлическом основании они выглядят сказочными птицами, и просто не верится, что все это было сработано топором, пролежало в земле тысячу лет и что на этой дубовой лодке длинным путем «из варяг в греки» плавали, возможно, и по Днепру. И именно на такой лодке (под парусом и на веслах) удачливый норманн Лайф Эриксон достиг с друзьями Винланда (виноградной земли), названной позже Америкой.