Друзья, любимые и одна большая ужасная вещь. Автобиография Мэттью Перри

Перри Мэттью

На уровне конкретики я обнаружил, что рабочая обстановка на съемках сериала «Студия 60 на Сансет Стрип», меня разочаровывает — в отличие от той, что была на съемках «Друзей» и даже «Девяти ярдов». Аарон держал всех в ежовых рукавицах, и ему это нравилось до такой степени, что на съемочной площадке всегда находился специальный человек со сценарием, который следил за тем, чтобы, если в оригинале написано «он злится», а я или кто-то другой из актеров произносил это скороговоркой, «онзлится», всю сцену переснимали; все велено было играть именно так, как это было написано. (Я прозвал ассистента режиссера Ястребом; честно говоря, у нее была ужасная работа, ей приходилось все время не спускать глаз с кучи творческих типов, пытающихся вопреки указаниям играть на полную катушку.) К сожалению, иногда

немного иное чтение строки было лучшим вариантом из всех, но все равно в фильм попадал не лучший вариант, а тот, который посчитали идеальным. В действительности система сценариста Аарона Соркина и режиссера Томми Шламми никогда не была ориентирована на актера. В силу этого речь чаще шла о правильном прочтении текста, как если бы это был Шекспир. Честно говоря, однажды я слышал, как кто-то на съемочной площадке так и сказал: «Это Шекспир».

У меня также был другой взгляд на творческий процесс в целом: я привык предлагать свои собственные идеи, но Аарон ни одну из них не принял. У меня были определенные мысли и по поводу сюжетной арки моего персонажа, но они, как оказалось, тоже не приветствовались. Проблема состояла в том, что я не просто говорящая голова. У меня есть мозги, в частности комедийные. Конечно, как писатель Аарон гораздо лучше меня, но в умении смешить он меня не опережает (правда, однажды он был столь любезен, что назвал «Друзей» своим любимым сериалом). А в шоу «Студия 60 на Сансет Стрип» я играл комедийного писателя. Мне казалось, что у меня есть несколько идей относительно того, как позабавить публику, Аарон на 100% из них сказал «нет». Конечно, это его право, и его не смущает, что именно так ему нравится управлять своим проектом. Просто меня это разочаровало. (Том Хэнкс рассказывал мне, что с ним Аарон поступил точно так же.)

Думаю, мне повезло, что я рано понял, что участие в успешном телешоу уже ничего не исправит. Шоу вышло из-под контроля руководства, «пилот» собрал крутые 13 миллионов зрителей, значительную часть рекламной аудитории и выглядел очень солидно. Отзывы прессы тоже были положительными. Еженедельник Variety писал: «Трудно не болеть за „Студию 60 на Сансет Стрип“, сериал, который сочетает в себе захватывающие диалоги Аарона Соркина и его готовность воплощать большие идеи с невероятным актерским составом». The Chicago Tribune пошла еще дальше, написав мне любовное письмо и сказав: «„Студия 60“ не просто хороша, у нее есть потенциал для того, чтобы стать классикой маленького экрана». Но проблема осталась: это было серьезное шоу о комедии и качественном телевидении, как будто эти две вещи были так же важны, как и мировая политика. Недавно я прочитал один очень поучительный критический отзыв о «Студии 60», опубликованный на ресурсе Onion’s A.V. Club. Его автор Нэйтан Рабин, написавший свою рецензию несколько лет тому назад, сразу после выхода шоу в эфир, согласен с тем, что пилотная версия — это отдельное произведение.

«Как и большая часть публики, я смотрел пилотный эпизод в состоянии лихорадочного ожидания премьеры вечером 18 сентября 2006 года. Когда эпизод закончился, мне, конечно, не терпелось узнать, что будет дальше. Несколько месяцев тому назад я его пересмотрел… На что я сильнее всего отреагировал при повторном просмотре, так это на ощущение бесконечных возможностей. „Студия 60“ могла пойти куда угодно, в этом сериале можно было делать что угодно. И это „что угодно“ можно было бы делать с самыми замечательными актерами последнего времени. Пилотный эпизод сериала „Студия 60“ и при втором просмотре все еще излучает свой потенциал, даже когда ты знаешь, что он был обречен на фатальную нереализованность».

Рабин также указывает на то, что шоу, вероятно, слишком серьезно относилось к самому себе (учитывая то обстоятельство, что, вообще-то, это должно было быть шоу о приколах) и что абсолютный контроль Соркина над этим шоу не оставлял ни глотка свежего воздуха ни для кого другого.

Высокомерие Аарона Соркина дошло до того, что он прописывал каждый эпизод. Да, штатные сценаристы то здесь, то там отмечались титрами «сюжет такого-то», но в итоге сериал «Студия 60» оказался шоу одного человека: в нем доминирует голос Соркина… В таком оригинальном и странном виде «Студия 60» продолжает

существовать, но не как выдающееся произведение, а как эпическая, хотя иногда и забавная блажь.

Ну, и, конечно, изменились времена. Мы вышли в эфир со «Студией 60» как раз в то время, когда телевидение начало превращаться в животное совершенно другого вида. Концепция «свидания перед телевизором», в рамках которой были сняты «Друзья» или «Западное крыло», начала давать сбои. Теперь люди записывали шоу на видеомагнитофоны, чтобы спокойно посмотреть их позже, а это влияло на рейтинги. Они, в свою очередь, теперь стали относиться к истории шоу, а не к самому шоу, которое в остальном могло по-прежнему оставаться хорошим.

К концу первого (и единственного) сезона зрители стали демонстрировать склонность соглашаться с оценкой Рабина. Количество зрителей сократилось до четырех миллионов, и только 5 процентов телевизоров были постоянно настроены на это шоу.

Мы были обречены на неудачу.

Я особо не страдал от успехов и неудач — как я уже говорил, популярное телешоу не могло заполнить мою душу. Ее в любом случае должно было заполнить что-то другое.

* * *

Два года «секса без обязательств» переросли в любовь. Это был один из самых «нормальных» периодов моей жизни. Правда, иногда у меня тоже случались небольшие промахи, я тогда принимал две дозы препарата оксиконтин, после чего шесть дней должен был проходить детоксикацию. Между тем наши отношения углубились настолько, что теперь мне нужно было срочно задать ей один вопрос.

В один прекрасный день я сказал: «Думаю, мы должны перестать себя обманывать. Мы любим друг друга». Она ничего мне не возразила. Я любил ее, очень сильно любил. Тем не менее наши интимные проблемы не обошло то обстоятельство, что мы оба были увлечены работой. Мой страх, что она уйдет, все еще был на месте, просто глубоко окопался. И кто знает, возможно, она тоже боялась, что я ее брошу.

Тем не менее момент истины настал.

На Рождество я заплатил огромную сумму художнику, который написал наш двойной портрет. Наши отношения всегда были связаны как с сексом, так и с текстами — по крайней мере, в течение первых четырех лет. Как я узнал от своего бизнес-менеджера, за это время мы друг другу отправили и получили примерно 1780 писем. Итак, в правом нижнем углу картины, как всегда, сидела она со свежим номером The New York Times и бутылкой воды, а в левом нижнем углу находился я — в футболке с длинным рукавом, поверх которой была надета другая футболка — я всегда так ходил. В руках у меня была банка Red Bull, а просматривал я Sports Illustrated… Поскольку все это время мы переписывались, то художник добавил 1780 сердечек, по одному для каждого письма, и соединил их вместе, чтобы получилось одно огромное сердце. Я никогда раньше не тратил такие деньги на подарок. Я любил эту женщину и хотел, чтобы она это знала.

Мой план состоял в том, чтобы вручить ей картину, а затем задать один вопрос — ну, вы знаете какой. Мне не нужно рассказывать вам, как все это происходит, тем более что… Ну, я никогда ее об этом не спрашивал. Я подарил ей подарок, она была очень тронута им и сказала: «Мэтти, мое сердечко… Что ты делаешь с моим сердечком».

Настал нужный момент. Все, что мне нужно было сделать, — это сказать: «Дорогая, я люблю тебя. А ты?» Но я этого не сказал. Все мои страхи вздымались, как змея, которая, как я боялся, придет за мной… Было это за год до того, как я встретил ее, в то время, когда я видел Бога, но мало чему у Него научился…

Я сразу же перешел на режим этого гребаного Чендлера Бинга.

— Эй-эй-эй! — дурным голосом заорал я к ее ужасу. — Посмотрите на это! — в последний раз в своей жизни я воспроизвел интонацию этого гребаного Чендлера.

В общем, я упустил момент. Может быть, она этого и ждала, кто знает. Я был от него в паре секунд… Несколько секунд — и вся жизнь. Я часто думаю о том, что если бы я сделал тогда предложение, то сейчас у нас уже было бы двое детей и дом без вида из окна. Кто знает, понадобился бы мне тогда такой вид, потому что смотрел бы я на нее и на детей. А вместо этого мы имеем какое-то чмо в возрасте пятидесяти трех лет, которое в одиночестве сидит в своем доме и смотрит вниз на беспокойный океан…