Друзья поневоле
Шрифт:
Они побрели назад к мосту, где не прекращалось избиение народа.
Впереди парни увидели всадников, волочивших за собой на арканах связанных мужиков. Те падали, тащились с криками за конями, пытаясь подняться. Народ помогал и получал нередко нагайкой по спинам. Хорошо, что в тулупах это не было опасно. Но головы у некоторых были уже окровавлены. В глазах людей стояли ненависть и злоба, кулаки сжимались до судорог.
Время шло к вечеру. Из туч стал падать легкий снежок, припорашивая ужасные картины, развернувшиеся на берегах реки. Парни, уставшие и опустошенные, плелись к мосту. Петька не понимал, как его друг с такой легкостью воспринимал виденное, и поглядывал на него украдкой с любопытством и молчаливым сожалением.
– Слушай, Фомка, – сказал он дружку после некоторого молчания. – А что же дальше-то будет? Как же Бог смотрит на все это и не остановит душегубов? Ответь.
– Я что, разве монах ученый? Отколь мне-то знать. Коли не сейчас, то уж потом Бог придумает чего-нибудь. Не может того быть, чтоб все это царю сошло с рук. Я так разумею.
– А как же люди наши? Им-то как пережить такое?
– А чего нам-то думать, Петька! На то есть именитые да святые людишки. Им и положено кумекать. А что мы? Мы людишки малые. Нам бы самим выжить, живота не лишиться.
– Да, жутко. Кажный день ждешь несчастья. Тятька весь трясется, как вспоминает московитов.
– У моего тоже на душе такое. Тихон, тятькин кум, уже и про Студеное море сказывал.
– А чего о нем говорить? С чего бы это он так?
– Подслушал я, что они опасаются еще долгой смуты в городе, а там, за лесами да болотами, власти царя московского поменее, авось до тех краев и не дотянется рука кровопивца-антихриста.
– Господи, Святая Богородица! Спаси и обереги нас от злодейства!
– Вот заголосил, аки баба на погосте, – усмехнулся Фомка, но в его голосе больше слышалось бравады, чем настоящей уверенности и силы.
Петька промолчал, в душе соглашаясь с ним.
Ребятам было лет по пятнадцати. Оба невысокие, коренастые, с одинаково светлыми волосами и белесыми бровями. У обоих прямые носы, у обоих под губой уже пробивался легкий пушок, особенно у Фомки. И вообще лицо у него было более волевое и жесткое. Петька больше походил на маменькиного сынка, но связываться с ним никто не решался, ибо силой природа и родители его не обделили. Вся округа знала, что он руками мог и подкову согнуть, правда, бахвалясь так, Петька украдкой выбирал из них те, что потоньше да постарее.
У обоих матери померли, и лаской они были немного обделены. Фомкин отец был подмастерьем-плотником, и сын его готовился к тому же. Петька тоже подучивался этому ремеслу, часто убегая к другу из дому на разные стройки в городе. Ему нравилось тюкать топором по смолистым, пахнущим лесом стволам и брусьям. Дома его поругивали, мол, от своих отбиваешься. Однако особо не препятствовали. В семье ценили их дружбу, да и глава семьи не спешил приобщать сына к торговым делам. Иногда, правда, заставлял сидеть в лавке, что доставляло Петьке мало радости. Но парень смирялся, ведь против отца не попрешь.
Избегая встреч с московитами, поругивая их матерно, но вполголоса, приятели постояли недолго против моста, и Петька взмолился:
– Хватит, Фомка! Чего тут околачиваться да зенки таращить на душегубцев. Спать не будем от таких страстей. Да и домашних надо оповестить про дядьку Силантия.
Он поморщился, представляя, как заверещат тетка Матрена да Глашка-ключница.
– Вот бы пистоль достать, а? – молвил вдруг Фомка мечтательно.
– Это еще зачем?
– Стрельнуть охота хоть разок в московита проклятущего. Поглядеть, как он кувыркнется с коня, как кровью харкать зачнет…
– Вон чего захотел! А что потом? Смертоубийство, – не только тебя, а и всех твоих родовичей повесят. Все живота лишатся.
– Так с умом надо. Чтобы, значит, никто не заметил.
– Думаешь, легко такое сотворить? Боязно ведь. Жуть берет, как такое удумаю, Фомка. Да и что из того, что одного московита порешим?
– Не одного… К тому же и душу потешим. Накипело ведь, – ответил Фомка, и в голосе его послышались мужские нотки. Петька с удивлением поглядел на него, но ничего не ответил. Приятели шли молча, погрузившись в свои невеселые мысли. Затем Петька молвил, вздохнув тягостно:
– Я бы не смог решиться на такое. – А потом неожиданно добавил, резко повернувшись к другу: – А у моего тятьки есть два пистоля! Он их у немцев купил.
– Ну! – воскликнул Фомка, и радость, смешанная с надеждой, промелькнула в его глазах. – От бы ты мне один позычил на время, а?
– Тятька мне все уши оборвет, а то и чего хуже надумает.
– А ты-то сам палил хоть раз из него?
– Поучал тятька несколько раз, да уж больно гром от него большой. Аж уши закладывает.
– Эх, Петька! Удружи хоть разок, а? Век буду помнить, а за сохранность не тужи. Я знаю, как от московитов утечь. Меня не поймают, да и не тут я буду на охоту выходить. Место подберу знатное. Ну так как?
– Боязно, Фомка. А вдруг тятька пистоли искать кинется, что я ему скажу?
– А коли московиты найдут? Что, неужто лучше будет? Небось по головке погладят сабелькой, али на веревочке поболтаешься, да?
– Все одно страшно. Не осмелюсь я, а сам тятька не позволит.
– Ну какой же ты боягуз, Петька. И как я с тобой связался, а?
– Ладно, поглядим, что можно сделать. Завтра скажу тебе, но как бы тятька не углядел чего по мне.
– Чего это он углядеть-то сможет?
– А он как поглядит на меня, так сразу и поймет, что у меня на уме.
– Экий ты, Петька. Словно девица красная. Мужик ты али нет? Скоро пятнадцать лет стукнет, а ты все как дитя малое. Одна силушка и есть у тебя, да что толку-то с нее?!
– Я же сказал, что поглядим. До завтра подождать не можешь? Я же о дядьке сказать должен. Кутерьма поднимется, вот я под шумок и погляжу, как можно это дельце провернуть. Может, завтра и сделается все.
– Хорошо бы, – мечтательно произнес Фомка и блаженно шмыгнул носом. – А может, я чем подсоблю тебе в этом, а? Вдвоем-то сподручнее.