Друзья в небе
Шрифт:
Надо прямо сказать, первая их встреча большой дружбы пе предвещала. Каманин летел со своими военными летчиками и не очень одобрительно смотрел на включение в состав его отряда летчика «со стороны». В отряде Каманина было пять нилотов и пять самолетов — полный комплект. Молоков понимал молодого командира и не осуждал его, злая, что Каманин руководствуется исключительно интересами дела: он верил в своих военных летчиков, верил в то, что они справятся с поставленной задачей и не видел необходимости в замене кого-нибудь из них.
Все это честно и открыто Каманин высказал в беседе с Молоковым.
Самолеты уже были бережно погружены в трюм парохода. Прощальный гудок, и «Смоленск» неторопливо
Молоков на берегу. Он тоже кричит, машет руками, от всей души желая ребятам успеха. Он не плывет: самолета нет, а просто так путаться под ногами незачем.
«А жаль, — думал Василий Сергеевич. — Хотелось бы слетать на льдину. Доказать, что не зря готовился, учился все эти годы. Выполнить долг летчика-коммуниста… А разве сейчас, оставшись без самолета на берегу, я выполняю свой долг? Ведь ребята поехали молодые, горячие, а у меня — опыт полярного летчика, знание Севера… Нет, к черту самолюбие! Дело важнее!»
И в Москву, в Правительственную комиссию отправлена телеграмма, в которой Молоков сообщает о том, что из-за отсутствия машины не может принять участие в спасении челюскинцев, и просит, учитывая его опыт, знания и твердую уверенность в успехе, дать распоряжение о выделении ему самолета. Москва решала недолго. Тут же был получен ответ: «Дано указание о выделении вам самолета, догоняйте пароход».
Четыре часа бешеной езды на катере, и вот он, пароход.
Не медля ни минуты, Молоков попросил Каманина показать самолет. Спустились в трюм, Каманин указал на фюзеляж самолета, выкрашенного в темно-голубой цвет, с цифрой «2» на борту. Так и вошла потом эта машина в историю челюскинской эпопеи как молоковская «Голубая двойка».
По неизведанному маршруту
В те дни Камапин записал в своем дневнике:
«Получил еще одну телеграмму Куйбышева: «Прикомандировать к отряду гражданских летчиков, в том числе Молокова…» Молоков! Никогда его пе видел, но знаю хорошо. Когда мне было семь лет, Молоков уже летал. Инструктор, обучавший меня летать, сам учился у инструкторов, которых обучал Молоков. Признаюсь, не очень-то мне удобно быть над ним начальником».
Через несколько дней новая запись:
«С Молоковым — теплые отношения. Я подошел к нему не как начальник к подчиненному, а просто как к партийному товарищу и опытному полярному летчику, и он подошел к нам без амбиции. Другой бы, вероятно, кичился: я, дескать, старый полярный летчик, а вы — молокососы! У Молокова даже намека нет на такое отношение».
«Смоленск» с трудом пробился сквозь льды до мыса Олюторского. Дальше на Север плыть уже невозможно. На широких плоскодонных лодках разобранные самолеты доставлены на берег. В это время в кают-компании в последний раз уточнили маршрут перелета. Его наметили почти по прямой: Олюторка, Майно-Пыльгино, через Анадырский залив в бухту Провидения и оттуда на мыс Уэлен. Четырехсоткилометровый полет на сухопутных машинах над морем был, конечно, риском, но трезвым риском.
Стоял ясный и морозный день. Но в Арктике летчик при вылете никогда не знает, какая погода ждет его впереди, за каких-нибудь сто километров. Сейчас ясно, а через несколько минут заведут свой хоровод ветер и снег.
21 марта пять однотипных самолетов Р-5 развернутым строем, римской пятеркой, вылетели из Олюторки.
Самолеты летели над Корякским хребтом. Под ними были горные вершины, то остроконечные, как пирамиды, то пологие, покрытые сверкающим на солнце снегом, с темными ущельями. Как всегда, над горами болтало. Самолеты шли, словно спотыкаясь по воздушным ямам и кочкам. Вернее, не шли, а ползли. Сильный ветер бил в лоб, снижая скорость до семидесяти километров в час. Машины были перегружены. Каждый летчик взял с собой бензина па десять часов полета, спальный мешок, лыжи, паяльную лампу для обогревания мотора, запасной винт для самолета, примус, полуторамесячный запас продовольствия на случай, если придется затеряться в тундре.
Каманин собирался добраться из Олюторки до Майно-Пыльгино за три часа. Ушло на это — шесть.
Все время шли над льдами, устремленными кверху так, будто они хотят пронзить самолеты. Когда наконец приземлились в крошечном чукотском селении, Молоков, этот на редкость спокойный человек, тихо сказал:
— Я не видел ни одного клочка земли, где можно сесть так, чтобы поломать только машину и не разбиться самому…
Летчики узнали в Майно-Пыльгино важную новость: базу спасательной экспедиции перевели из Уэлена в Ванкарем. Значит, надо менять маршрут, лететь не через залив, а над горами Паль-Пальского хребта. Оказался в поселке и бензин, но не тех сортов, которым обычно заправляют самолеты. Попробовали горючее моторы работали, правда, не так, как этого хотелось бы, но все же пропеллеры вращались. Грязный бензин испортил пусковое приспособление на самолете Бастанжеева. На ремонт требуется сутки, а надо спешить и спешить. И погода на редкость хорошая, голубое небо зовет в путь. Ждать нельзя.
Каманин коротко сказал Бастанжееву:
— Догонишь нас!
Он не сумел догнать.
Уже не пять, а четыре самолета пошли над горами. Только три из них долетели до Анадыря.
Над хребтом была страшная болтанка. Словно неведомая сила подбрасывала машины легко, как мячики, в высоту и камнем бросала вниз. Они проваливались на двести-триста метров. Казалось, вот-вот зацепятся за вершины гор. В разреженном на высоте воздухе моторы меняли голос — то переходили на шепот, то надсадно ревели. Самолеты заваливались на бок, задирали вверх носы, пилоты с трудом их выравнивали. Еще труднее стало лететь, когда неожиданно надвинулись серые облака. Пришлось лететь по приборам, в сплошной белесой мгле. Летчики не видели даже крыльев своих машин.
Когда вышли из облаков и вместо гор под самолетами забелела ровная тундра, Каманин увидел, что за ним летят только две машины. Самолета Демирова не было.
«Не выдержал, вернулся, — подумал молодой командир отряда. — Он еще мало тренировался в слепом полете».
В Анадыре — большом, по условиям тогдашнего Севера, городе с населением в… семьсот человек — пришлось шесть суток ждать летной погоды. Свирепствовала пурга, по-разбойничьи свистел ураганный ветер, бросая в лицо колючую, слепящую снежную крупу. Тут и шага не сделаешь, не то чтобы лететь. Дома в Анадыре за шесть дней занесло вместе с крышами, из одного в другой прокладывали под снегом что-то вроде подземных ходов.
28 марта, воспользовавшись первым просветом в небе и попутным ветром, отряд пошел па штурм Анадырского хребта. Собственно говоря, это был уже не авиационный отряд, а летное звено.
Через час полета с вершины хребта навстречу летчикам спустилась жесточайшая пурга. Гор не видно. Какую брать высоту — неизвестно, карта не даст сведений.
«Если бы я пошел вперед, все остальные самолеты пошли бы за мной, — записал Каманин в дневнике. — Имею ли я право вести отряд в облака, не зная высоты хребта? Мы можем врезаться в горы и тогда — конец. Имею ли я право рисковать нашей жизнью и машинами, когда мы так близки к цели? Нет! Что же делать? Вернуться в Анадырь? И это не подходит… Решил не идти ни вперед, ни назад, а сел тут же поблизости чукотских яранг…»