Дубликат
Шрифт:
По дороге проехал бортовой УАЗ, затем пара велосипедистов. По тротуару на противоположной стороне улицы спешили двое пешеходов. Рабочий день тут начинается в восемь, так что народ зашевелился. Но в непосредственной близости от общежития не было ничего такого, что могло бы вызвать недовольство охотника.
– Ты чего, Семеныч?
– Да что-то не вижу Витькиного УАЗа. О, Валентина, а где Витька, не в курсе? – встрепенулся он, едва заметив, как в столовую вошла комендант.
– Так он еще с вечера расплатился за постой и предупредил, что они с Дашей пораньше отбудут.
– Вот паршивец! Я же сказал ему, что вместе поедем.
– Ну так и я ему про это. А он: мол, дядя Ваня опять в штопор свалится, а с него спросят. Учительницу в Рыбачьем ждут не дождутся, август уже, и времени до начала учебного года все меньше и меньше.
– Я этому паразиту… Мало ли что в дороге стрястись может.
– Ты, Семеныч, не буянь. Сам виноват, что веры тебе нет. Я и то думала, что ты и впрямь у марухи какой запрешься и будешь там как сыч нажираться на все свои охотничьи доходы.
– Я с моими деньгами могу поступать так, как мне будет угодно, пока вреда от меня людям нет.
– Да хоть упейся, Ваня. Но тогда уж не возмущайся, что веры тебе нет.
– Валентина, заруби себе на носу: я запойный и это моя беда. Но никто не может сказать, что я его хоть в чем-то подвел, если что пообещал на трезвую голову. А этот паршивец… Знаю я, чего он встрепенулся. Ну, попадись мне, башку оторву!
– Думаешь, из-за Дашки?
– К гадалке не ходи. Он ведь уже начал вокруг нее гоголем вертеться?
– Ну-у, есть такое дело, – задумчиво кивнув, ответила женщина. – Но с другой стороны, он тут уже четыре года, считай, повзрослел на Колонии, а потому знает, как оно здесь с невестами. Небось решил и дорогу использовать, чтобы лишний раз блеснуть перед девкой.
– Так и пусть блещет. Мы-то чем ему помешаем, если в другой машине поедем?
– Да кто же вас поймет, чем вы думаете, когда вам моча в голову бьет? Ты вот что, Иван, не заводись. Собирайся да езжай с Богом. С КПП свяжись, с постом на развилке у порта, чтобы задержали мальца. Тут километров шестьдесят, и дорога вполне людная, беды не должно случиться.
– Валентина Сергеевна, а как бы мне вещички на стоянку доставить? – поинтересовался в свою очередь Владимир.
Езда большегрузных автомашин в поселках не приветствовалась. Разве только строительная техника и сугубо по делу. Остальной большегруз в основном оставался на охраняемых стоянках при въездах в поселки. А местные охотники-промысловики катались только на «Уралах», с холодильной камерой вместо кузова. Поэтому до машины Семеныча нужно было еще добраться.
– Да никаких проблем, Володя. Бери велосипед с прицепом и кати на стоянку. Я потом какого-нибудь мальца отправлю. Пятьдесят копеек оставишь, за глаза хватит.
– Да я и рубль оставлю.
– Не надо мне развращать детвору. А то потом не допросишься помощи.
Нда-а. Неужели и он на велосипеде смотрится так же несуразно, как и Семеныч? Если да, то лучше бы с этим делом завязывать. Это же смех один. Впрочем, возможно, тут дело в другом. Просто одним это идет, а другим нет.
Вот Семеныча, Рогова, представить можно только, например, за рычагами гусеничного трактора. Что же касается Валковского, то так сразу и не поймешь. Нужно взглянуть со стороны, хотя бы на видеосъемке, чтобы оценить, и только потом уже делать какие-то выводы.
Валковский прислушался к себе. Да ну его к лешему, с этими выводами и взглядом со стороны. В конце концов, какая разница, смешон или нет. Главное понять, удобно ли это тебе. Вот ему, к примеру, очень даже удобно. Как только садится в седло, тут же настроение улучшается и вспоминается беззаботное босоногое детство.
Причем босоногое в прямом смысле этого слова. Бедное у него было детство, чего уж там. Отец вроде как и не пил, человеком был работящим, но в то же время нерешительным. Последнюю рубаху был готов с себя снять. Дома палец о палец не ударит, а для кого другого в лепешку расшибется. Потому и ездили на нем все кому не лень.
Когда же пришло время перемен и отец, простой трудяга, не вписался в новую рыночную экономику, никто не подумал протянуть ему руку помощи. Возможно, именно поэтому Владимир и пришел к выводу, что человек человеку волк и что каждый должен быть сам за себя. Потому и не было ему дела до людской боли, а в жизни остался только один смысл: целесообразность и личная выгода.
Эти его воззрения нашли отклик в милиции, претерпевавшей изменения не в лучшую сторону вместе со всей страной. Он ничего не придумывал и не являлся новатором. Не он ставил работу милиции на новые рэкетирско-вымогательские рельсы, он просто принял правила игры и, чего уж там, качественно вписался в систему…
– Наконец-то, Семеныч, – не скрывая радости, поприветствовал двух велосипедистов охранник стоянки. – Совесть есть? Оставил собаку без присмотра чуть не на неделю.
– Случилось что? – тут же озабоченно встрепенулся Рогов.
– Да житья от нее никакого. То тявкает, то скулит, ни минуты покоя.
– Фу-у-ух… Андрюха, ты так больше не пугай. Я уж думал, беда какая приключилась.
– А что нервы у нас тут не железные, ты не подумал?
– Так вроде не слышно ничего.
– Ага. Только минут пять, как угомонилась, скотина такая. Вот так подремлет чуток и опять заводится, как будто у нее моторчик в одном месте.
– Все, я понял, – примирительно выставив перед собой руки, покаялся охотник. – Сколько должен доплатить за нервы?
– Нисколько не должен. Но мы с твоей псиной больше связываться не будем.
– Кормили хоть?
– Кормили, и она не отказывалась, не переживай, – отмахнулся охранник.
– А из оружейной лавки товар для меня прибыл?
– Там, под навесом, в дальнем углу. Тачка там же.
– Ага. Спасибо.
– О чем это он? – поинтересовался Владимир, когда они отошли от проходной.