Дублин
Шрифт:
Горестная песнь волынки. Звуки плыли над склонами гор, жалобные, но странно успокаивающие. И Пинчер невольно испытал то особое чувство, то меланхоличное, но волнующее тепло в сердце, которое могут породить только звуки волынки. Он слушал и желал, чтобы это продолжалось вечно. Однако вскоре мелодия умолкла.
Потом опять последовала пауза, а затем зазвучала ритмичная мелодия, отчасти грустная, но в ней уже слышалось больше бодрости; к волынке присоединилась скрипка. Мелодия была приятной, решил Пинчер, но ему казалось, что музыки уже вполне довольно и что было бы вполне приемлемо, если бы гости, отдав дань уважения, начали бы разъезжаться. И был рад, когда музыка смолкла.
Доктор Пинчер лег на кровать и закрыл глаза. Снизу до него доносились негромкие голоса, даже смех. День был длинным. Пинчер надеялся, что заснет. Ведь утром он должен уехать как можно раньше. Если бы только он мог заставить замолчать все эти голоса и просто полежать спокойно, он бы отдохнул. Пинчер дышал медленно, ритмично, закрыв глаза. И почувствовал, что наконец засыпает.
А потом снова заиграли скрипки. Громко. Сразу несколько, в сопровождении свистулек. Весело и громко. Раздались крики, смех. Это было уже просто нечестиво: звучала джига! Пинчер в бешенстве вскочил с кровати и бросился к окну. Внизу горели факелы. Он увидел вокруг башни группы людей. Они танцевали. Это походило на языческую оргию или картину, которую можно увидеть на изображениях ада. Они отплясывали джигу!
Пинчер смотрел на это в ужасе. И они ведь не просто плясали, нет, музыка все продолжалась и продолжалась, как будто люди соревновались: кто сможет плясать дольше?
И в этот момент, хотя, конечно, он с самого начала это знал, но именно в этот момент, слыша все, видя все собственными глазами, глядя вниз на эту ужасную джигу, доктор Пинчер подумал, что он по-новому, с чудовищной ясностью понимает: если даже они улыбаются вам или носят английскую одежду, то все равно эти ирландские паписты на самом деле хуже последних тварей. Все, все они прокляты и обречены на вечные муки. Сомнений не оставалось. С криком гнева Пинчер отвернулся от окна, бросился на кровать лицом вниз и попытался заткнуть уши.
А танцы и музыка продолжались. Иногда звучала джига, иногда мелодии, незнакомые Пинчеру. Ему приходилось слышать о том, что ирландцы исполняют танец с мечами. Насколько он их знал, такое вполне возможно. А что он знал наверняка, так это то, что отдохнуть ему не удастся.
Возможно, если бы ему удалось отвлечься от шума внизу, то он смог бы заснуть. Пинчер пытался думать о завтрашней части пути. Это его хотя бы немного успокоило.
И Тринити-колледж, и кафедральный собор Христа владели огромными землями. Время от времени некоторую их часть можно было получить в аренду на выгодных условиях; именно на это уже давно и надеялся Пинчер. Но возможность, которая представилась ему теперь, была даже лучше.
Из всех землевладельцев-протестантов во всей Ирландии не было никого богаче и благочестивее Ричарда Бойла, великого поселенца-протестанта. Во время правления королевы Елизаветы ему подарили обширные земли в Манстере, и он стал покровителем многочисленных приходов, от которых добрые проповедники-протестанты могли получать доход.
– Я недавно слышал, что один из приходов на севере Манстера может вот-вот освободиться, – сообщил Пинчеру чиновник. – А вы как раз такой человек, которого Бойл вполне бы одобрил на то место. Но, правда, места там диковатые. Нужно сначала все хорошенько расчистить, прежде чем что-то сможет вырасти. Но вы ведь не против?
– О нет, – ответил Пинчер. – Я совсем не против.
Лесной край. Много веков подряд обширные леса, некогда покрывавшие б'oльшую часть острова, были ценным источником древесины. Как правило, ее вывозили. Некоторые из величайших английских соборов имели крыши из ирландского дуба. А во время великого строительства в Англии Тюдора древесины нужно было все больше и больше. И в результате ирландские леса сдались перед топорами. Вокруг Дублина большинство дубов уже вырубили, но дальше на юг все еще стояло много отличных старых лесов, которые можно было использовать. А это обеспечивало мгновенный одноразовый урожай наличности, то есть аренда в тех местах становилась очень выгодной. Иногда целые горные склоны могли оголиться за какие-нибудь несколько месяцев.
– Я зажгу свет там, где раньше царила тьма! – с чувством заявил Пинчер.
Дорога через горы, как ему сказали, проходит через самые красивые во всей Ирландии места. И Пинчер надеялся, что через пару дней он доберется до места назначения, и это наконец принесло ему облегчение. Он закрыл глаза и попытался представить свое путешествие. И хотя он продолжал слышать музыку снаружи, он, должно быть, все-таки задремал, а около полуночи осознал, что музыка наконец прекратилась, и почувствовал, что теперь в состоянии погрузиться в глубокий сон.
Он и в самом деле на мгновение решил, что уже спит, когда внезапный скрип заставил его резко сесть в постели. Тяжелая дубовая дверь его комнаты медленно приоткрылась.
В комнатах внизу было множество спальных мест, и в зале тоже, и по всему дому горело множество свечей, чтобы люди не наступали друг на друга, если им понадобится встать ночью. И в свете нескольких свечек Пинчер увидел в проеме двери жуткую фигуру, собирающуюся войти в его комнату. Дикарская ирландская одежда, голые ноги, бледное лицо с горящими глазами и огромная, уродливая масса волос, которые падали кольцами на плечи… И неудивительно, что при виде такого призрака доктор Пинчер вцепился в одеяло и разинул рот, готовый закричать: «Помогите!» или «Убивают!», если фигура сделает еще шаг.
Но Тадх О’Бирн не спешил входить. Он замер в дверях, предпочитая осторожно качнуться на месте раз-другой, прежде чем позволить себе войти в неведомое. Он не был пьян. Может, и был какое-то время назад, но теперь пребывал в состоянии, когда мысли и действия, хотя и осторожные и здравые, были несколько замедленными. Он пытался устроиться поспать в главном зале на полу рядом со скамьей, на которой лежала в глубоком сне его жена. Но никак не мог устроиться достаточно удобно. Подумал о том, чтобы выйти наружу. Ночь была нехолодной, и хороший ирландец вроде него самого, как он с гордостью говорил, был бы только рад поспать на земле, как пастух или герой древних времен. Но в конечном счете решил остаться внутри и, осторожно перешагнув через несколько тел, сумел, хотя и не быстро, добраться до вот этого места и открыть дверь. Не видя в темноте дрожащего проповедника, он весьма разумно спросил:
– Есть тут местечко для того, кто хочет поспать?
Вопрос, заданный на ирландском, Пинчер не понял, но ответить все-таки следовало.
– Уходи! – закричал философ.
Тадх О’Бирн хотя и удивился ответу на английском, однако прекрасно его понял. Тадх немножко подумал. Прежде всего, если не считать языка, важно было то, что ответ исходил от одного-единственного источника. Тадх прислушался, нет ли здесь звуков другого дыхания, но ничего не услышал. И следующий вопрос задал по-английски.