Дуэль на троих

Эти записки – в виде нескольких пожелтевших толстых конвертов – однажды занес в мой кабинет незнакомый человек.

Конверты были тиснуты синеватыми орлами и снабжены поломанными сургучовыми печатями с орлами же. Человек был в шортах и в пилотке с циркулем и глазом на значке. А едва он болезненно повел головой, мотнулась седая косичка.

От конвертов веяло… как из сырой черной пропасти – отнюдь не музейной стариной, а какой-то живой жуткой далью.

От незнакомца пахло чебуреком

Конверты были безукоризненно шершавы, а их содержимое в руках похрустывало тонким и нездешним хрустом.

Человек с седой косичкой явно молодился, да и в общем-то, по сравнению с конвертами ему было немного лет. Те, словно пришельцы из глубин космоса, абсолютно независимо расстилались на моем ответственном столе.

Незнакомец заискивающе заглядывал мне в глаза и рассуждал о своей принадлежности к старому боярскому роду, которую намеревался доказать с помощью дневников предков, якобы хранящихся в конвертах.

Я сказал, что он явился не совсем по адресу, и поручил секретарше выдать господину в шортах адрес Дворянского собрания Российской Федерации. Но незнакомец, отрекомендовавшийся наконец Постояловым Артемом Романовичем, в собрании, оказывается, уже побывал. И поскольку там чего-то не срослось, Артем Романович очень просит меня ознакомиться с содержанием записок.

– Но почему именно я?..

– Вы все поймете, – как заведенный повторял Постоялов, подвигая ко мне по столу конверты. Признаться, я был заинтригован. Тем более что прием бандеролей двухвековой давности меня ни к чему не обязывал. Ничто не мешало мне забросить конверты подальше – в бездну очередного забвения, и предаться неотложным государственным делам. А «болярина Артема в Думу больше не пущать».

Все же что-то удержало меня от чиновничьего жеста, какое-то время спустя я заглянул в первый конверт и… не смог оторваться.

Прочтя все до единого серые листы, исписанные то французским текстом с множеством неведомых мне слов (хотя французский я знаю прилично), то русской кириллицей с ятями и твердыми знаками (здесь незнакомых слов тоже хватало), я действительно начал догадываться о цели визита господина Постоялова. И о том, почему именно у меня, члена комиссии по культуре и массовым коммуникациям, а не у современных «дворян», Артем Романович искал поддержки в своем непростом, как видно, деле.

Что это за дело, я, кажется, тоже начал понимать. Да, никаких новоявленных князей и баронов Постоялову не следовало посвящать в туман своей проблемы. Там его прямые конкуренты – как бы не освистали, не слопали…

Артем Романович должен был явиться через несколько дней. У меня почему-то не оказалось номера его телефона, и я даже с некоторым нетерпением, несвойственным мне и в более важных делах, ожидал его визита, чтобы получить подтверждение, либо опровержение, своих догадок…

Но Постоялов больше не пришел. Ни в один из приемных дней в течение целого месяца он не явился, а я непроизвольно поминал его каждый Божий день, так как записки его предков, Бекле-младшего и старшего, и Анюты Трубецкой, мешали выдвигать второй ящик стола, упираясь в первый.

Или эти дневники, действительно, задели меня за живое?..

Мне уже ни с того, ни с сего представлялось, что по всем законам жанра кто-то движется по следу Артема Романовича, что некий преступный злодей воспрепятствовал второй нашей встрече. Кто-то не хочет, чтобы герой сообщил мне чудесную тайну… Я уже перебрал все возможные варианты, протянул логические ниточки от седого господина в шортах во все стороны темной опасной земли – до Питера, затем до Парижа и дальше. Я виртуально втягивался в какую-то явно детективную историю…

В странном раздражении, я решил наконец сам поискать Постоялова и сделал запрос. Ответ пришел в тот же день, ближе к вечеру – с этим у нас оперативно.

Полученная справка сообщала, что Постоялов Артем Романович, 14 июля (то есть через два дня после нашей встречи), утонул в Гребном канале в процессе празднования сорокапятилетия друга детства, Егора Георгиевича Одоевского. Присутствовали Юрий Дмитриевич Яровой (44 года), Денис Васильевич Куракин (47 лет), Снежана Баринова (21 год) и Ольга Радзивилл (23 года). Действенной же помощи утопающему не оказали по той простой причине, что Радзивилл сама вовсю тонула, юбиляр и Баринова «оказывали ей помощь в состоянии тяжелого алкогольного опьянения», а Куракин и Яровой давно спали.

Признаться, строчки этой казенной «информашки», сообщающие о типично-российской трагедии, вызвали у меня улыбку. Разумеется, печальную.

Эх!.. А я-то едва не узрел сквозь «магический кристалл» поспеловских записок хитросплетения древней интриги, длящейся по сей день, в которой мне предстояло стать участником!..

Хотя, как знать…

У Артема Романовича родственников не оказалось. Я, по крайней мере, задействовав свои информационные каналы, никого не нашел. Постоялов, как князь Мышкин, был последним отпрыском некогда высокого рода. Однофамильцы не в счет. Возвращать «записки предков» было некому.

Его собутыльникам, проморгавшим жизнь друга, отдавать весьма ценные документы эпохи (а я привык называть документом любое писаное слово) не было никакого желания.

Те сведения, которыми я теперь располагал, и от которых, быть может (чем черт не шутит!), намечался след к одной оживших тайн нашей древней столицы, проверять и использовать лично у меня – увы! – просто не было времени…

И вдруг один мой товарищ, издатель, услыхав эту историю, предложил издать «дневники Постоялова». Разумеется, несколько подредактировав их, приведя к современной орфографии и переложив все французские фрагменты на русский язык. Мой друг предложил скомбинировать записи предков Артема Романовича и нескольких их современников так, чтобы сложить из них единую историю наполеоновских времен (приурочить, так сказать, под 200-летний юбилей 1812 года). А логические нестыковки и временные пробелы в записках «замостить» своими комментариями.

Эта затея мне как-то сразу пришлась по душе. Действительно, чем раньше все секреты и загадки (в том числе и ложные) выходят на свет и становятся всеобщим достоянием, тем лучше, тем спокойнее. Не говоря уже о чисто исторической ценности и нравственной поучительности самих записок. Хоть историческая достоверность их, по мнению другого моего товарища – историка, весьма сомнительна, а духовно-нравственная составляющая, по мнению моего духовника, еще как хромает и чуть ли не душевреднее «дневника Печорина», все же я решил издать «орлёные» конверты. Больше с ними делать нечего.