Дуэль нервного века
Шрифт:
– Ну? Вот черт! Штуки, конечно.
– Ясно с тобой, - сказал я.
– Показывай ордер.
Как он расцвел! Бросил доклад, будто это простая писулька, и торопливо завозился над карманом, откалывая булавку. Из самой глубины бумажника бережно вытащил обернутый в целлофан голубой листок.
– Вот! Двух...
– у него перехватило дыхание, - ...комнатная. Целых двадцать четыре метра! И три десятых. Кухня, понимаешь, кухня шесть и шесть! Санузел раздельный. Комнаты смежно-изолированные, одна десять метров, другая четырнадцать.
Ему пошли навстречу: не дали первый этаж, дали последний, двенадцатый.
– Самый лучший!
– убежденно сказал Гриша.
– Никто
Вот и все, подумал я. Справедливость восстановлена, а контора потеряла хорошего работника. Через несколько месяцев Женя наверняка уйдет в декрет.
Что-то горячее затопило сердце, жгучим комком стало в горле. Я прижал ладонь к глазам, но предательские слезы все равно находили себе дорогу.
– Юрий Дмитриевич, ты что... Что с тобой?
Перепуганный Гриша тщетно пытался наполнить стакан из заткнутого пробкой графина. Кончилось тем, что пробка вылетела и ему залило брюки.
– Ничего, - сказал я, судорожно напрягаясь, чтобы успокоиться.
– Просто я рад за тебя, дурак.
Он неловко отряхивался, не глядя на меня. Лицо его побагровело. Стыдно стало, что забыл поблагодарить.
– Понимаешь, - забормотал он, не зная куда девать глаза и руки.
– Мы с Женькой решили, что ты будешь самый дорогой гость на новоселье.
– Ладно-ладно, что-что, а новоселье я отпраздную, - я расхохотался. Все, что еще мучило и пугало, вышло вместе со слезами.
– А теперь, Григорий Львович, вернемся к нашим баранам. Я имею в виду членов коллегии, которые будут бодать нас на обсуждении доклада. Вот тебе данные по другим отделам, обобщи все за меня. Боюсь, мне некогда будет этим заниматься.
– Новое срочное задание?
– догадался он.
– Вот именно. Новое задание, и даже срочное. Только вот срок неопределенный.
Затем я вызвал по одному начальников отделов, распихал им все дела, входящие в их компетенцию, и остаток дня провел в праздном ничегонеделании, размышляя, зайти или не зайти к Тане.
Мы встречались каждый день. Я приходил к ней домой, и она была рада. Мы всегда сидели в ее комнате, не заходя в остальные, пили кофе, смотрели телевизор, если было что смотреть, неторопливо переговаривались. Того, что произошло когда-то на кухне, больше не повторялось. Мы, словно по взаимному уговору, делали вид, что забыли об этом. Но все равно меня охватывало теплое чувство домашнего уюта, чувство семьи. Я уже упоминал, что в моей холостяцкой квартире бывали женщины, здоровый мужчина без этого не обойдется. Но их посещения вносили струю чего-то скороспелого, недозволенного, чуть ли не ворованного. О том, как было у нас с женой, не хотелось и вспоминать. А у Тани было совсем другое. Если бы Борис мог видеть нас, он бы решил, что его план осуществляется... Но сегодня я не пойду к ней. Сегодня мне нужна вся моя воля.
Разумеется, я не выдержал и позвонил ей в институт перед концом работы. Хоть голос ее услышать. Но какой-то стариковский фальцет ворчливо сообщил, что Татьяна Вениаминовна находится на теоретической конференции.
Ну и ладно. Так даже лучше. Я вышел из министерства, помахал группе сотрудников, украдкой, по одному, просачивающихся в "Рыбную", и, не заходя домой, отправился на Петровку.
– Пропуск для вас выписан, - сообщил дежурный в окошечке.
Значит, майор ждал меня. Головастый мужик, все рассчитал.
Я начал медленно подниматься по лестнице. Каждый шаг будто год - один, другой, третий... Брр, не стоит считать. Вот и эта дверь, ничем не примечательная, похожая на десятки других в коридоре. И однако за ней Начинается новая жизнь... или существование? Я поднял руку, чужую,
– Входите, входите, Юрий Дмитриевич, - благожелательно закивал майор из-за стола.
– Присядьте пока на диванчик. Я быстренько закончу одно дельце, и мы с удовольствием побеседуем.
"Кто с удовольствием, а кто и нет", - подумал я, забиваясь в угол дивана.
Майор кончил писать и блаженно откинулся.
– Вы небось думаете, когда читаете про сыщиков, что они всю дорогу только тем и занимаются, что бегают за преступниками. Бешеная гонка на автомобилях, из пистолетов пиф-паф... Знаю, что не думаете, в детективах теперь наша деятельность отражена более-менее реалистично. И все равно вы не представляете, сколько у нас писанины. Побольше, чем у вас в министерстве, честное слово, и мыши у нас тоже водятся. И ведь не за себя приходится писать - за других. Вот полюбуйтесь, какой эпистолярий я сотворил.
Он перебросил мне лист бумаги и с любопытством следил за выражением моего лица. Я физически ощущал его взгляд и с неожиданным злорадством удержал невозмутимость, хотя это было написанное от моего имени признание в убийстве Гудимова.
– Если подпишите, будет явка с повинной, - сказал майор.
– А если не подпишу?
Он пожал плечами.
– Зачем же вы тогда явились? Вы же знали, что я не буду арестовывать Левину.
– А все-таки: если не подпишу?
– Тогда придется вас изобличать.
– Сумеете ли?
– Нет!
– Этот неожиданный ответ заставил меня вздрогнуть.
– Представьте себе, Юрий Дмитриевич, не сумею. И никто не сумеет. Чисто вы провели это дело. Бывает такое везение у дилетантов: ни единой зацепки не оставляют. Мелькнула у меня идея тогда на квартире: подвести вас к трупу, гаркнуть: "Признавайся, мерзавец!" Кстати, мой коллега за стенкой так бы и поступил. В двадцать четыре часа отписался бы по вашему делу, быстренько передал бы вас следователю прокуратуры, а если бы и тот такой же дуболом попался, было бы вам совсем плохо: загремели бы на косвенных на всю катушку... Что делать, у нас, как и везде, разные люди работают. Для меня важен весь комплекс - кто убил, за что убил, как созрел для этого. Важно понять человека. Может, есть в нем что-то такое, ради чего стоит и на риск пойти. Посмотрел я тогда на вас у трупа и понял: зациклились вы, не признаетесь. А сказав срарy "нет", будете стоять до конца: совестливый вы человек, неудобно вам от своего слова отказываться. Вот и решил я дать вам время одуматься и этим лет пять свободы сберечь. Более того, ведь я ради вас на служебное нарушение пошел. И других уговорил. Не должен я ваше дело расследовать это обязанность следователя прокуратуры. Он, кстати, и расследует потихоньку... И будут еще у вас с ним долгие разговоры. И не такие уж неприятные: он ведь человек моей школы, когда-то моим учеником был. Потому и отступил пока что в тень, с молчаливого неодобрения начальства. И ожидают нас с ним теперь большие неприятности, потому как нет против вас улик. Я знаю, что вы убили, и вы знаете, что я это знаю. И суд лишит вас свободы: сумеет следователь написать убедительное обвинительное заключение, докажет вашу вину. Но это будет нечистая работа, всегда вызывающая сомнение, - приговор на основании косвенных улик. А ведь нам еще надо главную косвенную улику отыскать: того Бориса, который звонил вам на работу и которого вы, мгновенно сориентировавшись, выдали за Гудимова, когда тот был уже мертв. Так что, если вы сейчас скажете, что невиновны, я подпишу вам пропуск, и ступайте с богом. Только имейте в виду, потом вам будет гораздо хуже. С таким грузом на совести вы не справитесь. Но, в общем, поступайте как знаете.