Дуэли Лермонтова. Дуэльный кодекс де Шатовильяра
Шрифт:
Многие памятники архитектуры Пятигорска того времени связаны с именем архитектора Бернардацци.
К такому памятнику, созданному под надзором Джованни Бернардацци, помимо указанных Лермонтовского грота и грота Дианы, относится беседка «Эолова арфа» (1831), являющаяся в настоящее время символом Пятигорска.
Об Эоловой арфе есть строки в повести М. Ю. Лермонтова «Княжна Мери»: «На крутой скале, где построен павильон, называемый Эоловой арфой, торчали любители видов и наводили телескоп на Эльбрус…»
Еще одним памятником того времени является уникальный Большой провал с подземным озером, который также посещал Лермонтов.
Беседка «Эолова арфа» в Пятигорске
В 1837
8
Боглачев С. В. Архитектура старого Пятигорска. – Изд-во «Снег», 2007. – С. 435–436.
Голицынский провал
О днях, проведенных Лермонтовым в Пятигорске перед дуэлью, П. К. Мартьянов со слов В. И. Чиляева пишет:
«Образ жизни Лермонтова в Пятигорске был самый обыкновенный и простой. Ничто не напоминало в нем поэта, а скорее помещика-офицера с солидною для кавказца обстановкой.
Квартира у него со Столыпиным была общая, стол держали они дома и жили дружно. Заведовал хозяйством, людьми и лошадьми Столыпин. В домике, который они занимали, комнаты, выходящие окнами на двор, назывались столыпинской половиной, а выходящие в сад – лермонтовской. Михаил Юрьевич работал большей частью в кабинете. Работал он при открытом окне, под которым стояло черешневое дерево, сплошь осыпанное в тот год черешнями, так что, работая, он машинально протягивал руку, срывал черешни и лакомился ими. Спал Лермонтов на кровати, стоявшей до 1870 года в кабинете, и на ней положен, когда привезли тело его с места поединка…
Хозяйство его велось представительно! На конюшне он держал двух собственных верховых лошадей. (Красавца скакуна серого Черкеса он купил тотчас по приезде в Пятигорск.)
Штат прислуги его состоял из привезенных с собой из Петербурга четырех человек, из коих двое было крепостных: один камердинер, бывший дядька его, старик Иван Соколов, и конюх Иван Вертюков, и двое наемных – помощник камердинера гуриец Христофор Саникидзе и повар, имя которого не сохранилось.
Дом его был открыт для друзей и знакомых, и, если кто к нему обращался с просьбою о помощи или одолжении, никогда и никому не отказывал, стараясь сделать все, что только мог.
Вставал он неодинаково, иногда рано, иногда спал часов до девяти и даже более. Но это случалось редко. В первом случае тотчас, как встанет, уходил пить воды или брать ванны и после пил чай, во втором же – прямо с постели садился за чай, а потом уходил из дому. Около двух часов возвращался домой обедать и почти всегда в обществе друзей-приятелей. Поесть любил хорошо, но стол был не роскошный, а русский, простой. На обед готовилось четыре-пять блюд, по заказу Столыпина, мороженое же, до которого Лермонтов был большой охотник, ягоды или фрукты подавались каждодневно. Вин, водок и закусок всегда имелся хороший запас. Обедало постоянно четыре-пять, а иногда и более приглашенных или случайно приходивших знакомых, преимущественно офицеров. После обеда пили кофе, курили и балагурили на балкончике, а некоторые спускались в сад полежать на траве, в тени акаций и сирени. Около шести часов подавался чай, и затем все уходили. Вечер, по обыкновению, посвящался прогулкам, танцам, любезничанью с дамами или игре в карты…
Иногда по утрам Лермонтов уезжал на своем лихом Черкесе за город, уезжал рано и большей частию вдруг, не предуведомив заблаговременно никого: встанет, велит оседлать лошадь и умчится один. Он любил бешеную скачку и предавался ей на воле с какою-то необузданностью. Ничто не доставляло ему большего удовольствия, как головоломная джигитовка по необозримой степи, где он, забывая весь мир, носился как ветер, перескакивая с ловкостью горца через встречавшиеся на пути рвы, канавы и плетни. Но при этом им руководила не одна только любительская страсть к езде – он хотел выработать из себя лихого наездника-джигита, в чем неоспоримо и преуспел, так как все товарищи его, кавалеристы, знатоки верховой езды, признавали и высоко ценили в нем столь необходимые, по тогдашнему времени, качества бесстрашного, лихого и неутомимого ездока-джигита. Знакомые дамы приходили в восторг от его удали и неустрашимости, когда он, сопровождая их на прогулках и в кавалькадах, показывал им «высшую школу» наездничества, а верзилинские «грации» не раз даже рукоплескали, когда он, проезжая мимо, перед их окнами ставил на дыбы своего Черкеса и заставлял его чуть не плясать лезгинку».
Н. Ярошенко. Пятигорск
Бывший слуга Лермонтова, Христофор Саникидзе, упоминал, что Михаил Юрьевич был человек весьма веселого нрава, хотя в то же время не любил много говорить, а любил более слушать то, что говорят другие. Иногда им овладевала задумчивость, и тогда он не любил, чтобы его беспокоили, и не любил, если в это время заходили к нему товарищи. С прислугой был необыкновенно добр, ласков и снисходителен, а старого камердинера своего любил как родного и даже снисходительно выслушивал его советы. Саникидзе также рассказывал, что Лермонтов умел играть на флейте и забавлялся этой игрой изредка; что характер у него был добрый, но вспыльчивый. Обыкновенным времяпрепровождением у него было ходить по комнате из угла в угол и курить трубку с длинным чубуком. Писал он более по ночам или рано утром, но писал и урывками днем, присядет к столу, попишет и уйдет. Писал он всегда в кабинете, но писал, случалось, и за чаем на балконе, где проводил иногда целые часы, слушая пение птичек.
О Лермонтове в Пятигорске Н. П. Раевский вспоминал: «Любили мы его все. У многих сложился такой взгляд, что у него был тяжелый, придирчивый характер. Ну, так это неправда… Особенным неженкой он не был, а пошлости, к которой он был необыкновенно чуток, в людях не терпел. С людьми же простыми и искренними и сам был прост и ласков. Над всеми нами он командир был. Всех окрестил по-своему, а его никто даже и не подумал назвать иначе, чем как по имени. Он хотя нас и любил, но вполне близок был с одним Столыпиным. Обычной нашей компанией было, кроме нас, вместе живущих, еще несколько человек, между прочим, Манзей, Л. С. Пушкин, Безобразов и др. (живущих в домах Чиляева и Верзилиных: кн. А. И. Васильчиков, кн. С. В. Трубецкой, Н. С. Мартынов, М. П. Глебов, Н. П. Раевский и А. К. Зельмиц)» [9] .
9
Мартьянов П. К. Последние дни жизни М. Ю. Лермонтова/сост. и автор предисл. Д. А. Алексеев. – М.: Гелиос АРВ, 2008. – С. 33.
Таким образом, Мартынов и все участвующие в дуэли секунданты входили в один близкий круг товарищей и друзей Лермонтова.
Практически каждый вечер компания посещала дом генерала Верзилина, который стал для них своего рода местом обязательной встречи.
Лермонтова, как и других молодых людей, в доме Верзилиных привлекали три молодые барышни – дочери Верзилина: Эмилия (приемная), Аграфена и Надежда.
Характер верзилинских барышень Лермонтов охарактеризовал следующим шуточным экспромтом:
За девицей EmilieМолодежь как кобели.У девицы же NadineБыл их тоже не один;А у Груши в целый векБыл лишь Дикий человек. [10]Лермонтов с первого дня появления у Верзилиных стал ухаживать за Эмилией, которую негласно называли в Пятигорске «розой Кавказа».
К этому ухаживанию она отнеслась очень благосклонно, однако впоследствии ее внимание привлек более красивый Мартынов.
С этого времени Лермонтов стал бомбардировать Мартынова эпиграммами и карикатурами. Изменилось его отношение и к Эмилии.
10
За Аграфеной (Грушей) Верзилиной ухаживал офицер по фамилии Диков, впоследствии на ней женившийся.