Дух любви
Шрифт:
– Отдай, или я раскрою тебе лицо, – вкрадчиво сказал он.
– Ну уж нет, приятель, этого ты не сделаешь, – вмешался Томас и, вскочив с кресла, в котором сидел у камина, растащил дерущихся мальчиков. Сэмюэль был бледен и весь дрожал, Джо смеялся как ни в чем не бывало.
– Так-то вы ведете себя в светлое воскресенье? Разве в школе вас ничему лучшему не научили? Стыдитесь. Сэмюэль, ты отправишься в свою комнату и ляжешь спать без ужина, а ты, Джозеф, получишь хорошую взбучку.
Плача про себя и стыдясь своего поведения, Сэмюэль спокойно отправился в кровать, и Томас остался наедине со вторым сыном.
Хотя Джо было только семь лет, он был слишком высок для своего возраста, ростом он уже почти догнал Сэмюэля, которому исполнилось одиннадцать. Он стоял пред отцом гордо приподняв подбородок, закинув голову и не сводя с его лица прямого, открытого взгляда; он был так похож на мать, что Томас на мгновение отвернулся, затем, собрал всю свою твердость и спросил:
– Тебе известно, что ты дурной, злой мальчик? Ребенок не ответил.
– Ты что, не желаешь отвечать, когда тебя спрашивает отец? Сейчас же попроси прощения, слышишь?
– Я попрошу прощения, когда ты отдашь мне лодку, и никак не раньше, – холодно ответил мальчик, после чего засунул руки в карманы и попробовал засвистеть.
Томаса поразило вызывающее поведение сына. Ни Сэмюэль, ни два младшие сына, Герберт и Филлип, так себя никогда не вели. Только Джозеф всегда стремился настоять на своем, словно было в нем что-то такое, что отличало его от остальных братьев. Он и внешне не походил на них; в глазах, в лице что-то буйное, непокорное, одежда вечно порвана, башмаки в дырах.
Два-три раза в неделю он прогуливал школу, или его наказывали, как правило, за драки. Казалось, Томас не имел над ним никакой власти. Одна Джанет могла совладать с ним. С самого своего рождения холодной октябрьской ночью семь лет назад он был главной фигурой в доме. Он больше нуждался в уходе, чем Сэмюэль и Мэри, и первые месяцы его существования все вокруг звенело от его воплей. Более шумного ребенка просто невозможно было себе представить. И лишь когда мать крепко прижимала его к груди и что-то шептала ему на ухо, он успокаивался. Но через некоторое время он окреп и превратился в сильного, здорового мальчика. Тишина и покой покинули Дом под Плющом, теперь в нем постоянно звучали смех или яростные крики. Джозеф не был избалованным ребенком, никто не пытался излишне ему потакать или идти у него на поводу, просто сама личность мальчика выделяла его среди остальных, и было трудно в чем-либо ему отказать.
С годами его характер все более и более становился похожим на характер матери. С момента его появления на свет Джанет очень изменилась. Куда девалась покладистость, с какой она отвечала на все желания Томаса в первые годы замужества, а с ней и меланхолическое настроение, которое часто посещало ее впоследствии. Она стала сильнее, отважнее, обрела полную независимость ума и тела; она уже не довольствовалась желанием угождать мужу, заботиться о его домашнем очаге, ее душу уже не тревожили неосознанные томления и смутные порывы. Теперь это была не неуверенная в себе девушка, с удивлением смотрящая на открывающийся перед ней мир; это была женщина, перешагнувшая за тридцать и давшая этому миру пятерых детей.
Томаса, который до того правил и домом, и делом, нисколько не сомневаясь в своей власти, мягко, но твердо отодвинули на второй план. В Доме под Плющом первое и последнее слово было за Джанет, теперь так стало и на верфи. Именно Джанет предлагала кое-что изменить здесь, кое-что исправить там; именно Джанет приказывала одно и отказывалась от другого. Главой фирмы был, конечно, Томас, приказания отдавал он, но и его работники, и жители Плина знали, что за ним стоит его жена. Любой работник, позволивший себе на минуту расслабиться, мгновенно с замиранием сердца хватался за инструмент, когда на верфи появлялась Джанет в сопровождении маленького Джозефа.
– Так-так, Сайлас Типпет, – говорила она, – не слишком ли много времени уходит у тебя на обшивку этой части? В чем дело?
– Не знаю, что и сказать, миссис Кумбе, – бормотал красный как рак рабочий. – Мы здесь здорово заняты, если спросите мистера Кумбе, то он…
– Вздор, приятель, – резким тоном обрывала Джанет, – эту лодку обещали к первому июня, и готова она должна быть ни днем позже. Этой доске нужны гвозди, а не капли пива с твоей бороды, так что смотри мне.
И с видом правящей королевы она стремительно уходила, держа Джозефа за руку.
Не приходилось сомневаться, что к первому июня лодка будет готова.
В Доме под Плющом и на верфи только два человека имели вес – Джанет и Джозеф. Всегда и неизменно эти двое вели дом и руководили делом: Джанет и Джозеф.
Но в тысяча восемьсот сорок втором году Джозеф был всего лишь семилетним мальчиком с «буйным нравом», а Джанет славилась в Плине двумя вещами: красотой и характером.
Итак, Томас стоял в гостиной Дома под Плющом с тростью в руке, его сын стоял перед ним.
– Подойди и получи, что заслужил, – строго сказал он.
– Не подойду, – ответил мальчик и скрестил руки на груди.
Томас сделал шаг в сторону сына и схватил его за воротник, затем заставил ребенка нагнуться и три раза сильно ударил его тростью.
Вырываясь, как чертенок, Джозеф вцепился зубами в запястье отца и до крови укусил его.
Томас выронил трость и вскрикнул, но не от боли, а в ужасе от поступка сына.
Томас был потрясен, он страшно побледнел: никто из его детей никогда не позволял себе ничего подобного.
Бог найдет способ наказать тебя за это, – спокойным голосом проговорил он.
Джозеф схватил со стола заветную лодку и с торжествующим воплем выбрался через окно, предпочтя его двери.
Наверху несчастный Сэмюэль стоял на коленях у кровати, спрятав лицо в ладони. «Господи, сделай так, чтобы я стал хорошим мальчиком».
Расстроенный Томас сидел у камина. Когда же вернется Джанет, и что она скажет?
Она ушла на чай к Саре Коллинз, захватив с собой Мэри, Герберта и маленького Филиппа.
Томас протянул руку за Библией, в которой всегда находил утешение; книга, к несчастью, открылась на Заповедях, и его взгляд упал на строчки «ибо грехи отцов падут на детей до третьего и четвертого колена…»