Дух любви
Шрифт:
Когда начались все эти неприятности с бурами, я сразу подумал о нашем дорогом брате Чарли и решил, что, хоть он и служит родине и королеве, ему, в конце концов, позволят вернуться к тебе живым и невредимым.
Мысль нарушить молчание пришла ко мне совсем недавно, когда но делам фирмы я зашел в Лондонские доки и смотрел там на корабли, стоящие на якоре или проходящие по реке. И вдруг, к своему удивлению, я увидел шхуну, груженную одним балластом, которую буксир выводил на середину реки; это была, ни больше ни меньше, как „Джанет Кумбе". Я был глубоко потрясен и отдал бы десять лет жизни, чтобы поговорить хоть с кем-нибудь на борту, но этого не случилось. Мне стало
Два дня назад мы с Бертой присутствовали на музыкальном собрании, на концерте, который давали в Куинз-Холле. Слушая со слезами на глазах грустную ирландскую песню, слова которой напомнили мне мой дорогой далекий дом, я вновь ощутил тот же порыв. Я так и видел перед собой спокойные воды гавани, слышал голодный гомон чаек; море лежало у моих ног, холмы высились у меня за спиной, а в воздухе разносился звон колоколов Лэнокской церкви. Может быть, вы решили, что я умер или уехал в дальние страны? Я вышел из здания как во сне, жена держала меня под руку. На улице мы увидели поразительную сцену: казалось, все население Лондона обезумело, мужчины от радости размахивали флагами и кричали, как дети, газетчики рыскали в толпе и вопили, что Мейфкинга освободили.
Мы поддались всеобщему ликованию, и, кажется, впервые за все это время я почувствовал, что могу написать тебе. Подумать только, ведь, когда я последний раз тебя видел, тебе было лет шестнадцать или семнадцать, а теперь ты уже двадцатидевятилетняя женщина, возможно, замужем, да еще и с детьми.
Я пищу тебе, потому что Элби, наверное, в море, а Чарли на войне. После стольких безуспешных попыток к отцу я обращаться не рискую, но вкладываю для него письма детей, надеясь, что хоть они его тронут. Они сильные, здоровые мальчики и большая радость для меня и моей дорогой жены. А теперь вот что, Кейт, если это письмо до тебя недойдет, в чем я сомневаюсь, я серьезно подумываю сесть на поезд, приехать в Плин – и будь что будет. Если же ты его получишь, я буду очень рад как можно скорее получить ответ. Если ты хотя бы наполовину представляешь себе, сколь велико мое желание увидеть все ваши дорогие лица, то, верю, тебе будет нетрудно исполнить мое желание. Вот пока и все, заканчиваю с любовью к тебе, к отцу, ко всем членам нашей семьи и остаюсь твоим любящим братом
Кристофером».
В письмо были вложены записки от двух мальчиков.
«Дорогой дедушка!
Я надеюсь, что Вам будет приятно получить от нас письмо и узнать, как мы живем. Я очень рад сказать, что сейчас мы здоровы и надеемся, что это письмо и Вас застанет в добром здравии.
Мне грустно думать, что дядя Чарли сейчас сражается с бурами, и Вам его, наверное, очень не хватает, нам бы не хотелось, чтобы наш папа надолго уезжал от нас, но я думаю, как здорово, что дядя Чарли солдат. Когда я вырасту, то тоже стану солдатом, но если не останется буров, чтобы с ними сражаться, то я приеду в Плин и буду помогать на верфи.
Папа рассказывал нам о Плине. А на прошлой неделе мы с Вилли ели наши завтраки в Риджентс-парке на берегу пруда и играли, что это гавань. Я думаю, Вам было бы смешно увидеть, какие огромные пакеты с едой дает нам мама, чтобы мы росли сильными и здоровыми. Ладно, это, кажется, все. А еще я хочу передать привет тете Кейт и дяде Элби, если он дома.
Ваш любящий внук
Гарольд Кумбе
(в сентябре исполнилось восемь лет)».
«Дорогой дедушка,
Я совсем маленький писать письма, но я постараюсь писать так хорошо как Гарольд.Я учусь хорошо, мама говорит ты будешь мною гордится, и я тоже думаю, что будешь. Папа подарил мне красивый корабль в бутылке, я должен постараться и сохранить, чтобы показать тебе, когда тебя увижу, я бы хотел увидеть тебя и дядю Элби и других теть и дядь и как-нибудь увижу. Если ты хочешь мою фотографию я постараюсь и найду ее для тебя а еще я хочу быть моряком когда вырасту как на „Джанет Кумбе" а сейчас дорогой дедушка я должен кончать, пожелав, чтобы ты был здоров и шлю тебе привет от твоего любящего внука
Вилли Кумбе
(в июле исполнилось шесть лет)».
Несколько дней спустя Кристофер с радостью и удивлением получил конверт со штемпелем Плина. Боясь не сдержать чувств за столом, он ушел в свою комнату и там прочел длинное письмо сестры. Не щадя себя, Кэтрин четко, правдиво, во всех подробностях описала, что произошло в их доме за двенадцать лет после отъезда Кристофера.
Письмо и все, что в нем говорилось, до глубины души потрясло Кристофера. Мысль, что он, именно он послужил причиной, побудившей отца совершить поступок беспримерной жестокости, а затем и доведшей его до полного безумия, была столь ужасна и непереносима, что он понял: он никогда не оправится, никогда не сможет восстановить и одной сотой того мира, который преднамеренно разрушил, и остаток дней своих должен прожить с чужой ношей на плечах, приближаться к своей могиле с клеймом убийцы и виновника горя многих людей. Нет для него наказания; все эти годы тяжелой работы, изнурительного труда, угроза нищеты – ничто в сравнении с безмерностью страданий его отца.
В пятницу вечером Кристофер сел в угол вагона третьего класса тряского поезда, который быстро довез его до Плина. Когда он отъезжал от Паддингтонского вокзала, погода стояла относительно ясная, но по мере того, как поезд на всех парах уходил все дальше на запад, погода начала меняться; с наступлением вечера в окна вагона забарабанил сильный дождь, поднялся ветер, и по этим признакам Кристофер понял, что в Плине его встретит настоящий ураган.
Ночью ему удалось немного соснуть, но встал он бледным, нисколько не отдохнувшим, и, когда поезд остановился на узловой станции, где ему надо было пересаживаться, сердце его билось неровно, а руки дрожали. Была половина восьмого утра, и носильщик, взяв на плечо его чемодан, перенес его в плинский поезд. Это был совершенно незнакомый молодой человек, но его приятный западный выговор звучал музыкой в ушах Кристофера, который не слышал его двенадцать лет. Кристофер Кумбе, странник, вернулся домой.
Дежурный по станции дал свисток, поезд запыхтел, вздрогнул и тронулся.
Широкая извилистая река, Труанский лес, опушенный свежей зеленью, россыпи желтого первоцвета в низинах, проблески голубых ковров из колокольчиков и фиалок, разостланных под раскачивающимися кронами деревьев, пламенеющий утесник на высоких холмах, парящий в воздухе жаворонок и фермер с табуном коней, на мгновение застывший, чтобы посмотреть на проходящий поезд.
Затем широкая река стала еще шире, они проехали лесопильный завод, фермерский дом в устье реки, но вот поворот – и взгляду открываются пирсы, высокие, нависающие краны, корабельные мачты, пароходы с испачканными глиной бортами. Неспокойная вода гавани, потрепанный дождем и ветрами конный паром, серые дома, серый дым, мокрые, сверкающие на утреннем солнце крыши – Плин, дом, снова, снова…
С мокрым от слез лицом Кристофер опустил окно. Порыв ветра коснулся его непокрытой головы, он вдохнул чистый, соленый воздух, бросил взгляд на открытое море.
Забыт Лондон, забыты долгие безотрадные годы тяжелого труда и раздоров, любви, горечи, страстных порывов и разочарований, все это было лишь дурным сном, злым наваждением, оторвавшим его от этого места, которое было и остается частью его самого.
Он снова дома, в Плине, земле которого он принадлежал еще не появившись на свет, в Плине с плеском волн его гавани, с лесом его мачт, его голодными чайками, с его тихими словами привета и утешения одинокому сердцу; в Плине с его неброской, тихой красотой.