Дунайские ночи (худ. Г. Малаков)

Авдеенко Александр Остапович

Тогда Сысой Уваров и сошелся с Карлом Бардом. Он служил на катере главного инспектора механиком-водителем. Три года вместе бродили по Дунаю. Побывали в каждой дыре, на ближних и дальних озерах, исследовали все острова, ночевали чуть ли не у каждого бакенщика.

Темная низкая туча, набежавшая из плавней, поглотила яркий месяц. Исчезла лунная дорога. Дунай почернел. На краю неба, еще чистого от облаков, выступили звезды, ранее скрытые. Ярче светили бакенные огни. Пала роса на листву, и она поникла

под ее тяжестью, замерла.

Пароход за пароходом пробегали и проходили сверху — белые и стройные пассажирские, приземистые нефтеналивные баржи, пыхтящие буксиры. Прошумел и рейсовый теплоход Измаил-Одесса, а тот, ради кого томился здесь бакенщик, не появлялся.

«И сегодня даром отдежурил», — подумал Уваров. Кряхтя, зевая, он поднялся с причала и зашагал по некрутой тропке к дому. Не успел пройти и пяти шагов, как со стороны Дуная донесся негромкий осторожный голос:

— Постой, друг!…

Уваров ждал подводного гостя со дня на день, с часа на час и все же вздрогнул, испугался, когда тот вынырнул.

«Белуга» остановился и, не оглядываясь, не дыша, ждал.

— Земляк, ты бакенщик? — спросил кто-то.

— Ну, бакенщик.

— Петро Петров?

— Не по адресу попал.

Проговорив эти парольные слова, Уваров обернулся и увидел выходящего из воды человека. Плотен он, с ног до головы черен, как опаленный пожаром дубок. Только лицо белело — на нем уже не было маски. На спине горбился большой рюкзак. Долго, видно, пропадал под водой. От него несло пресной сыростью, дунайским илом. В складках резинового комбинезона блестели капли воды. Густые длинные волосы, зачесанные назад, светились.

Уваров протянул долгожданному гостю руку.

— Здравия желаю. С прибытием!

— Спасибо, Сысой Мефодиевич, Здорово!… Много о тебе слыхал, а теперь вот и повидаться довелось. Ну-ка, покажись!

Широк Уваров в плечах и груди. Крупная ушастая голова. На низком, косо срезанном лбу две горгулины, похожие на телячьи едва-едва проклюнувшиеся рога. Нос толстый, мясистый. Щеки отвислые, набухшие, в сырых складках. В темной глубокой впадине сверкают маленькие зоркие глаза. Из-под черной сатиновой косоворотки выглядывает острый кадык.

Все эти черты Сысоя Уварова хорошо приметны, однако впоследствии Черепанов легко вызывал в своей памяти облик Уварова единственным словом — ржавый. Это и есть его главная сущность. Голова обросла коротким, жестким, как проволочная щетка, землисто-рыжим волосом. Борода тоже тёмно-рыжая — кустистая, мочалистая, растущая привольно, во все стороны. Брови топорщатся желтой щетиной. Тяжелый дух ржавчины, сырости, тлена сопутствовал каждому движению Сысоя Уварова.

Черепанов выпустил его руку из своей.

— Ну, вот, посмотрел.

— Интересно!

— Что тебе интересно?

— В твое зеркало,

говорю, интересно посмотреть. В обыкновенное, стеклянное, я ни разу в жизни не заглядывал. Не положено. Ну, говори, какой я? На сома столетнего смахиваю, да? — Он засмеялся. И смех его был какой-то сырой, холодный.

— Ничего, русалка не откажется.

— Виляешь?… Ну да уж бог с тобой. Мне все равно, какой я: страшный аль зазывной… Не для людского глаза живу на свете. Ты кто? Как величать прикажешь?

— Зови Иваном. — Черепанов улыбнулся. — В дальних командировках я привык быть Иваном.

— По-русски здорово болтаешь. Русский?

— Русак. Чистокровный.

— Откуда родом?

— Отсюда не видать. Сысой, ты чересчур любопытен! — Черепанов укоризненно покачал головой.

— Извиняйте… Почему так долго не являлся? Две ночи жду. Тревогой истек. Думал, схватили тебя где-нибудь. На этот черный случай дружка своего в плавни отправил.

— Была причина. Чуть в бредень не попал к этим… стражникам в зеленых фуражках.

— Где?

— В Ангоре. Двое суток отсиживался в утробе полузатопленной баржи. Измучился дьявольски. Ладно, не привыкать! — Подводник снизил голос до шепота. — Тут недавно проходили баржа и пароход…

— Проходили… Да ты не бойся, говори в полный голос, никто тебя здесь не услышит.

— Привычка, брат, ничего не поделаешь… Так, значит, проходили…

— Угу. Груз скантован и затоплен под бакеном. — Уваров кивнул на Дунай, на мигающий невдалеке огонек. — Вон там. Сейчас нырнешь?

— Надо бы сейчас.

— Отдохни, подкрепись ужином, винцом.

— Нашему брату нельзя перед работой ни есть, ни пить. Брюхо должно быть пустым. Покурю вот и бултыхнусь. Сигареты нет?

— Мы сроду некурящие.

— Да, я и забыл. Придется воспользоваться неприкосновенным запасом.

Ночной гость расстегнул резиновые лямки рюкзака, отвинтил герметический клапан, достал пачку сигарет. Прильнул к земле, чиркнул зажигалкой. Потянуло конфетно-мятным табачным дымком.

— «Капитан» велел тебе кланяться. И денег прислал, — сказал Черепанов и хлопнул ладонью по рюкзаку.

— Деньги? — насторожился Сысой.

— Да. Чего ты удивляешься?

— А зачем они мне? Я в них не нуждаюсь. Не ради них… «Капитан» давно знает об этом,

— «Капитан» ни о чем не забывает, — сказал Черепанов. — Деньги тебе не нужны, но другим понадобятся.

— Так бы и говорил… Для плавней прислал.

«Плавни?… Почему деньги нужны для плавней? Дорофей об этом ничего не говорил. Не знает, видимо. Кто там в плавнях?»

Черепанов вдавил в землю недокуренную сигарету.

— Потом потолкуем. Сейчас нырну, а то скоро светать начнет. Да, кстати. Велено тебе ждать еще одного гостя… «Мохача».