Дуновение смерти

Азимов Айзек

— Факт.

— Так вот. Сегодня утром я просматривал записи его и вскоре обнаружил, что опыты ему не удавались. Он все больше нервничал, пока не предпринял некоторые шаги, чтобы его теория подтвердилась наверняка. Он начал фальсифицировать данные. Он специально подтасовывал данные, чтобы они соответствовали его предположениям.

— Вроде как банковские чиновники подчищают банковский счет, когда мухлюют?

— Именно. В точности так же.

Доэни погрузился в размышления. Потом он спросил:

— Вы присягнете в суде, что это правда?

—

Думаю, что да. Но вы понимаете, о чем я говорю? До самого конца он упорно работал над опытами, как будто что-то заставляло его прикидываться перед самим собой честным исследователем. На самом деле он давно уже им не был. То, что он сделал, чудовищно. И в конце концов он не вынес позора, отравился.

— Но зачем ему понадобилось делать вид, будто это несчастный случай?

— Если б это было явное самоубийство, все стали бы допытываться, чем оно вызвано, стали бы просматривать его записи и обнаружили бы его преступление. Если же смерть его казалась бы несчастным случаем, никому не пришло бы в голову искать причину, и память о нем могла остаться незапятнанной.

— Он мог уничтожить свои записи.

— У меня хранятся копии.

— А не мог он бояться, что вы решите продолжать его работу и обнаружите подлог?

— Пожалуй, нет, — тихо сказал Брейд. — Он мало верил в то, что мне под силу такие исследования. Наверно, он считал, что после его гибели я махну рукой на эти опыты. Вы понимаете мою мысль? Согласитесь, что теперь самоубийство представляется логичным?

Доэни с ожесточением поскреб подбородок:

— Логично не самоубийство, а убийство. Да ведь то, что вы мне рассказали, для вас гроб, профессор! Ведь выходит, что у вас был куда более веский повод покончить с парнем, чем я до сих пор прикидывал.

15

Брейд не ощутил ничего, кроме досады.

— Вы так просто отметаете самоубийство? Я же объяснил вам, почему нет записки. Вероятно, вы не представляете, что значит для ученого подделка данных? Какое это тягчайшее преступление?

Доэни, казалось, не заметил возмущения Брейда.

— Нельзя ли мне поглядеть на эти тетрадки?

Брейд подал ему одну, и Доэни начал неторопливо перелистывать страницы. Он покачал головой:

— Нет, для меня это пустой номер. Но вам-то небось сразу видно, что в этих записях концы с концами не сходятся?

— Конечно.

— Дело практики! А я вот вижу, что концы с концами не сходятся у вас, — не может это быть самоубийство. Понимаете, есть два сорта людей, готовых на насилие. Одни ненавидят сами себя, воображают себя неудачниками. Что бы ни вышло, все к худшему. Ни в чем для себя не видят пользы. Случись же что-нибудь скверное — а с ними только скверное и случается, — они считают, что сами виноваты. Такого можно ни с того ни с сего лягнуть под зад. Эти типы могут быть и в распрекрасном настроении, среди них даже весельчаки попадаются, только все это до поры, до времени. Рано или поздно их скрутит хандра.

— Депрессивные маньяки, — сказал Брейд.

— Да? Их так называют? — спросил Доэни. — Ну не знаю, только такие обычно плохо кончают. Они-то и есть кандидаты в самоубийцы. Ножи да веревки от них надо прятать подальше, а то не миновать беды. Вторая категория — совсем другое дело. Слушайте, я разболтался о своей работе, а вам это, может, нисколько не интересно? — Он затушил сигару. — Не смотрите, что я увлекся, скажите, если надоело.

— Нет, нет, продолжайте. Ведь, судя по всему, я имею к данному делу самое непосредственное отношение.

— Ладно, поехали дальше. Так вот, вторые — это те, кто ненавидит всех вокруг. Не себя, заметьте, а всех прочих. Чтобы с ними ни случилось, они свалят вину на других. Такой выкинет какую-нибудь дурацкую глупость и уверен, что виноват в этом кто-то за тридевять земель. Он сам вас лягнет под зад и сам же побежит жаловаться в полицию — мол, у вас в кармане брюк лежала книжка, так он ушиб палец на ноге. И еще они уверены, что все против них, все их подсиживают, все под них подкапываются.

— Параноики, — сказал Брейд.

— Возможно. Зовите их как хотите. Так вот, ваш парень ближе ко второму роду. Верно?

— Пожалуй, верно, — медленно сказал Брейд.

— Факт. А такие с собой не покончат. Они же за собой ни в чем не признают вины. Это вы, проф, отравились бы, если б смухлевали в записях. А вашему парню и в голову не приходило себя упрекать. Он был уверен, что ни в чем не виноват. Считал небось, что вынужден так делать. Спросили бы его — он бы наверняка заявил, что ему приходится спасать себя, а то даже и человечество. Как бы то ни было, такие люди убивают не себя, а других, или их убивают другие.

У Брейда перехватило горло. Хоть Доэни и понятия не имел о принятой в таких вопросах терминологии, доводы его были весьма убедительны.

Доэни продолжал:

— Давайте забудем о самоубийстве и подумаем, что было бы с его опытами, останься он жив. Предположим, он бы всю эту кухню закончил. Что могло случиться?

— Профессор Ранке мог разоблачить его на предварительной защите, то есть на обсуждении.

— Ну, а допустим, этот профессор ничего бы не заметил?

— Что ж, вполне возможно. Никому бы и в голову не пришло поставить его результаты под сомнение. Он получил бы степень и опубликовал свою работу. Правда, потом другие ученые могли повторить его опыты, выяснилось бы, что он не прав.

— И можно было бы обвинить его в подтасовке?

— Подобные подозрения могли возникнуть: уж слишком он был далек от истины!

— А лично для вас что бы все это значило, проф?

— Ничего хорошего, — пробормотал Брейд. Какой смысл отрицать очевидное?

— Вам бы это небось здорово повредило?

— Наверно.

— Вдруг кое-кто начал бы нашептывать, что и вы помогли ему в подтасовке. Могло такое случиться?

— Сомневаюсь, чтобы подобная чушь пришла кому-нибудь в голову! — сердито отозвался Брейд, а сам подумал о желчном Ранке. На что он способен?