Шрифт:
Мне показалось, я слышу стук, посмотрел на часы — было всего лишь час тридцать дня, господи боже мой, я влез в старый халат (я всегда спал нагишом, пижамы мне казались нелепыми) и открыл одно из разбитых боковых окошек у двери.
— Ну что еще? — спросил я. Это был Безумец Джимми.
— Ты что, спал?
— Да, а ты?
— Нет, я стучал.
— Заходи.
Он приехал на велосипеде. И имел на голове новую панаму.
— Нравится моя новая панама? Тебе не кажется, что я просто красавец?
— Нет.
Он уселся на мою кушетку и принялся смотреться в высокое зеркало позади моего кресла, то
Между тем Безумец Джимми считал себя художником, а я считал, что его картины никуда не годятся, и ему об этом сказал. К тому же он сказал, что и мои картины никуда не годятся. Не исключено, что правы были мы оба.
Но дело в том, что Безумец Джимми был и впрямь какой-то заёбанный. Его глаза, уши и нос сплошь состояли из недостатков. В обоих ушных отверстиях какая-то сера; слизистая оболочка носа слегка воспалена. Безумец Джимми точно знал, что надо красть для продажи в этих лавчонках. Воришка из него вышел насколько превосходный, настолько же и мелкий. Но его дыхательная система: верхняя граница как правого, так и левого легкого — какие-то хрипы и гиперемия. Когда он не курил сигарету, он скручивал косяк или присасывался к своей бутылке вина. Систола на диастолу у него составляли 112 на 78, что давало сердечное давление в размере 34. С женщинами он был хорош, но содержание гемоглобина у него было очень низкое; кажется, 73, нет — 72 процента. Как и все мы, выпивая, он не закусывал, а выпить любил.
Безумец Джимми непрестанно возился перед зеркалом с панамой, издавая отрывистые благоговейные звуки. Он улыбался самому себе. Зубы его сплошь состояли из недостатков, а слизистые оболочки рта и гортани были воспалены.
Потом он отхлебнул вина из-под своей идиотской шляпы, а это заставило меня пойти и взять два пива для себя. Когда я вернулся, он сказал:
— Ты дал мне новое имя — теперь я не "Сумасшедший Джимми", а "Безумец Джимми". Я думаю, ты прав — "Безумец Джимми" намного лучше.
— Но ты ведь и вправду сумасшедший, — сказал я ему.
— Откуда у тебя на правой руке эти две большие дыры? — спросил Безумец Джимми. — Похоже, все мясо сгорело. Даже кости почти видны.
— Я был под мухой, лежал в постели и пытался читать «Кенгуру» Д.Г. Лоуренса. Рука у меня запуталась в шнуре, я дернул, и прямо на руку свалился светильник. Пока я эту поебень отдирал, лампочка меня едва заживо не сожгла. Это была стоваттная лампа "Дженерал Электрик".
— А к своему доктору ты ходил?
— Мой доктор плевать на меня хотел. Я только и делаю, что сижу у него, ставлю себе диагноз, назначаю лечение, а потом выхожу и расплачиваюсь с сестрой. Он меня просто бесит. Знай себе стоит и рассказывает о том, как служил в нацистской армии. Его, видишь ли, взяли в плен французы, а пленных нацистов они возили в лагерь в товарных вагонах, вот гражданское население и поливало ни в чем неповинных бедолаг бензином, забрасывало вонючими химическими гранатами и использованными презервативами с муравьиным ядом. Осточертели мне его россказни…
— Смотри! — воскликнул Безумец Джимми, показывая на столик. — Смотри, какое столовое серебро! Настоящая старина! Он протянул мне ложку.
— Слушай, — сказал он, — твой халат обязательно должен так распахиваться? Я швырнул ложку на столик.
— В чем дело? Ты что, никогда мужского члена не видел?
— А яйца?! Они у тебя такие большие и волосатые! Жуть!
Я не стал запахивать халат. Не люблю, когда мне приказывают.
Опять он уселся и принялся теребить свою панаму. Ох уж эта его идиотская панама и его учащенная пульсация над точкой Макберни (аппендиксом). К тому же прощупывается мягкая нижняя граница печени. В селезенке сплошь недостатки. Воплощение недостатков и учащенной пульсации. Учащенно пульсирует даже треклятый желчный пузырь.
— Слушай, можно от тебя позвонить? — спросил Безумец Джимми?
— Звонок местный?
— Местный.
— Смотри у меня. А то прошлой ночью я едва четверых не прикончил. По всему городу за ними в машине гонялся. Наконец они подъехали к тротуару. Я остановился сзади и заглушил мотор. А у них двигатель ты и работал, только до меня это не дошло. Когда я вышел, они поехали. Весьма огорчительно.
— Они что, звонили от тебя в другой город?
— Нет. Я их и знать не знал. Дело было совсем в другом.
— У меня разговор по местной линии.
— Тогда звони, мать твою.
Я прикончил первое пиво и с размаху зашвырнул пустую бутылку в большой деревянный ящик (размером с гроб), стоявший посреди комнаты. Хотя домовладелец выдавал мне два помойных ведра в неделю, вместить туда весь мусор можно было, лишь разбив все бутылки. Я был единственным в округе обладателем двух помойных ведер, но ведь, как говорится, в своем деле каждый талантлив.
Одна неувязочка: я всегда любил ходить босиком, а часть стекла от битых бутылок все-таки летела на ковер, и осколки впивались мне в ноги. Это моего доброго доктора тоже бесило — каждую неделю приходилось выковыривать эту гадость, пока в приемной какая-нибудь милая старая дама помирала от рака, — вот я и научился самолично вырезать большие осколки, а тем, что помельче, предоставлял полную свободу действий. Конечно, если ты не слишком навеселе, ты чувствуешь, как они впиваются, и тут же их достаешь. Это лучший вариант. Тотчас же выдергиваешь осколок, кровь бьет тонкой струйкой, как сперма, и ты чувствуешь, как в тебе начинает просыпаться герой — то есть во мне.
Безумец Джимми держал в руке телефонную трубку и с удивлением ее разглядывал.
— Она не отвечает.
— Тогда положи трубку, засранец!
— А телефон звонит себе и звонит.
— Последний раз говорю, положи трубку! Он положил.
— Вчера ночью одна бабёнка у меня на физиономии сидела. Двенадцать часов. Когда я из-под ее задницы выглянул, уже солнце вставало. Старина, у меня такое чувство, будто язык пополам разорван, такое чувство, будто язык раздвоен.
— Вот было бы классно!