Дури еще хватает
Шрифт:
— Все в порядке, дорогие мои?
— Они нас в порошок сотрут, — простонал я.
— Кто? О ком это ты?
— «Претенциозное повествование о замкнутой компании оксбриджских изнеженных и ничтожных, бесхарактерных дрочил, которые донимают друг друга своими так называемыми “проблемами”, собравшись на отмеченный излишествами уик-энд в загородном доме…» Ты представляешь, что сделает с нами «Тайм-аут»?
(Я и сам понятия не имел, что «Тайм-аут» все еще оставался символом и фокальной точкой нашей неуверенности в себе.)
— «Тайм-аут»? Да кому он, на хрен, интересен? Его и читают-то всего человек двенадцать. Нет, серьезно, возлюбленные мои, вам ли тревожиться о том, что они себе думают?
Мы обожали Кеннета Брана и сейчас обожаем, по многим причинам, однако великолепная способность не отвлекаться от дела, отягощая себя тоскливыми помыслами о том, как отнесется к твоей работе тот или иной рецензент, стоит едва ли не первой в списке его достоинств. Бесстрашие и отвага — вот залог успеха для всякого актера и режиссера, связавшегося со съемками фильма. Если вы, пытаясь сосредоточиться на своем деле, позволяете какому-нибудь газетчику или хотя бы призраку обобщенной, враждебной публики маячить у вас за спиной, неодобрительно цыкая и шипя сквозь зубы, считайте, что вы уже провалились.
Кен, разумеется, никак не связывает свое место в мире с чувством вины. Он рос в Северной Ирландии без каких-либо надежд на преуспеяние. Любовь к театру у него врожденная и абсолютная; все деньги, какие ему удавалось заработать, он тратил на паром и автобус, которыми добирался до Стратфорда-на-Эйвоне, где, начиная с отрочества, просматривал каждый сезон театра, — просматривает и поныне. Отнюдь не случайно, что в первый съемочный день «Друзей Питера» он появился на площадке уже переполненным необходимыми знаниями, отвагой и верой в себя. Не случайно, готов поспорить, и то, что мы с Хью явились туда почти больными от опасений, стыда и дурных предчувствий. Счастливая судьба, которая привела нас из частных школ (в моем случае к ней добавились другие школы и тюрьма) через Кембридж и «Огни рампы» в «Черную Гадюку», «Дживса и Вустера» и наше собственное комедийное шоу, внушила нам не уверенность в себе, а ощущение полной нашей ничтожности. Только не думайте, пожалуйста, что мы напрашиваемся на сочувствие или, боже сохрани, на восхищение. Я говорю о том, что творилось в наших помутненных рассудках, а уж вы можете относиться к этому как вам заблагорассудится. Возможно, если у вас хватает воображения, вам удастся увидеть себя в подобных обстоятельствах питающими подобные же чувства. Возможно, мы были просто-напросто редкостными обормотами.
То, что полнометражный игровой фильм удалось снять за одиннадцать дней, было следствием трудовой дисциплины Кена и его команды, единства времени и места, встроенного Мартином и Ритой в сценарий, ну и, конечно, скудости бюджета.
Между тем удовольствие, которое я получал от автомобиля, забиравшего меня поутру из «Савоя» и доставлявшего туда повечеру, было едва ли не самым волнующим из всего, что я испытал до той поры. «Посредники» в цилиндрах, нередко и неверно именуемые швейцарами, были со мной неизменно учтивы, а в скором времени я перезнакомился и с остальным гостиничным персоналом. Кстати, если вам захочется узнать, каких глубин падения может достигнуть человек, сведите знакомство с исполнительным директором какого-нибудь большого отеля — любого. И вы никогда уже не станете прежним. Благоразумие не позволяет мне вдаваться в подробности — ознакомиться с ними вам придется самостоятельно. Хотя такая рекомендация отчасти смахивает на предложение поискать в urbandictionary.com слово munting. В общем, я с себя всякую ответственность снимаю.
В остальном же радости владения люксом были почти упоительными. Нигде нет на свете более мягких и пушистых купальных халатов, нигде не найдете вы душевой головки более напористой и щедрой. Правда, один мелкий и совершенно нелепый источник недовольства там имелся и действовал мне на нервы — повседневная одинаковость всего и вся. Пепельница на столике гостиной неизменно оказывалась в точности на том же самом месте. Кресла неизменно стояли в точности под теми же самыми углами друг к другу. В конце концов я упомянул об этом в разговоре со старшим по этажу.
— При каждом возвращении со съемок или с прогулки, — сказал я, — мой номер чист, все в нем прибрано, однако, вы только не сочтите это придиркой, все и всегда занимает одно и то же место. Безделушки на каминной полке и…
— Ни слова больше, сэр. Начиная с завтрашнего дня мы будем готовить для вас сюрпризы.
Что и было проделано. Каждый раз что-нибудь хоть немного да изменялось, веселя меня и, хочется думать, горничную и прочий персонал. Скажем, увлекательная Охота за Пепельницей вносила в мою отельную жизнь струю самую живительную.
В один из оказавшихся свободным вечеров я пошел посмотреть постановку «Тартюфа», в которой играл мой добрый друг Джонни Сешнс. В спектакле участвовала также Далси Грей, чей муж, Майкл Денисон, сыграл Олджернона в «Как важно быть серьезным» Энтони Асвита, это он произносил фразу: «Надеюсь, Сесили, я не оскорблю вас, если скажу честно и прямо, что в моих глазах вы зримое воплощение предельного совершенства?» — ту самую восхитительную череду слов, что заставляла меня, мальчишку, ежиться, корчиться и извиваться от наслаждения.
Майкл и Далси, великолепная, всеми любимая театральная чета, имела обыкновение устраивать летние приемы в «Шарделосе», стоявшем в Олд-Амершаме — роскошном, восемнадцатого столетия доме с благородными интерьерами работы Роберта Адама и ландшафтным парком, заложенным в 1796 году Хамфри Рептоном. Когда-то дом низвели до положения заурядного приюта для престарелых, он медленно разрушался, но в 1970-х был спасен, восстановлен и разделен между новыми владельцами. Далси и Майклу принадлежали лучшие, глядевшие на огромную лужайку комнаты первого этажа; когда я приехал на прием, там уже было не протолкнуться от людей из киношного и театрального мира Британии. Я и глазом моргнуть не успел, как разговорился с Дорин, вдовой великого Джека Хокинса {80} , одного из моих любимых киноактеров. Но кого же я увидел при этом на другом конце комнаты? Верить ли мне глазам своим? Самого любимого из всех, Джона Миллса. Несколько взволнованных, неловких перебежек, легкое покашливание — и вот я уже сижу рядом с ним на диване. Он — в точности как я ожидал — подмигивает мне, этот живой, несказанно обаятельный и замечательно одаренный человек. Его супруга, Мэри Хэйли Белл, автор романа «Свистни по ветру», смеется лающим смехом — в точности как я ожидал.
80
Джон Эдвард «Джек» Хокинс (1910–1973) — британский актер, карьера которого длилась более 40 лет; снялся во многих кинолентах, ставших классикой, его военные роли считаются хрестоматийными.
Ноэл Кауард написал песенку «Бешеные псы и англичане» именно для Джона Миллса. В середине 1930-х он был певцом, танцором и эстрадным артистом на все руки, работавшим в труппе с неудачным названием «Чудаки». Возвращавшийся из Австралии Кауард остановился в Сингапуре и увидел афишу, обещавшую малоправдоподобное двойное представление (ну не за один же, в самом деле, вечер?) — «Гамлета» и мюзикл «Мистер Синдерс». Гибкий, быстрый и бойкий Миллс играл в последнем. После спектакля Кауард зашел за кулисы и предложил Миллсу навестить его в Лондоне, пообещав молодому актеру найти для него роль.
Джонни Миллс был гением дружбы. Его беззаветное, лишенное всякого себялюбия очарование дало очень многое Кауарду (которого Миллс первым окрестил «Мастером»), Лоуренсу Оливье, Рексу Харрисону, Ричарду Аттенборо, Брайану Форбсу и многим другим.
Сидя с ним на диване «Шарделоса», я наверняка засыпал Миллса вопросами о его киношной карьере. «Человек октября», «В котором мы служим», «Дочь Райана», «Тигровая бухта», «Швейцарская семья Робинзонов» и, прежде всего, «Трудный путь в Александрию», «Большие надежды» и «39 ступеней» — все они основательно на меня повлияли.