Дурная компания
Шрифт:
Время от времени я аккуратно прислушивался к холодку, то возникавшему и медленно тлеющему у меня внутри, то затухающему и на время совершенно не дающему себя знать. Время пролетело незаметно, голова у меня кружилась, и уже пора было улетать…
Я проходил таможню в том же месте, из которого мы улетали глубокой ночью несколько лет назад. И так же с отчаянием в глазах стояли старики и махали мне руками, и из глаз их текли слезы. Сейчас через этот узкий проходик между стойками проходили подтянутые иностранцы, насмотревшиеся уже вдоволь на заснеженное золотое кольцо России, Красную площадь
Тогда мы разбудили в час ночи нашего малыша, которому было всего два с небольшим года. "Вставай, зайчик, в Израиль полетим," - сказали мы ему.
– "Там в аэропорту всем детишкам дают конфетки". Он с готовностью вскочил и как взрослый оделся, только глазки были заспанные. Мы в последний раз вошли в лифт нашего нового кооперативного дома, квартиру в котором мы с такими мучениями ждали долгих пять лет, а прожить в котором успели всего два года.
– Малыш, мы сюда больше не приедем, - сказали мы.
– Приедем, - ответил он уверенно, - конфетки съедим и приедем!
В аэропорту царил жуткий бардак, огромная толпа, нагруженная тюками, баулами, в большинстве своем состоявшая из беженцев из начинавших полыхать республик Средней Азии, штурмовала тот же полированный барьер таможни. Нас чуть не смели с ног, каким-то чудом удалось протащить положенные нам четыре чемодана и поставить их на барьер, предназначенный для погрузки в самолет. Ребенку было жарко, ночь была в разгаре. "Ну, где же конфетки?" - хныкал он.
Неожиданно ко мне подошел нагловатый парень с припухшей физиономией, едва пробивавшимися редкими русыми усиками и веснушками на лице.
– Слушай сюда, чемоданчик у тебя негабаритный, грузить нельзя.
– Ты чего, спятил, - удивился я - все по-закону, ты посмотри, какие тюки люди везут, и ничего, а у нас обычный чемодан, маленький, я только на прошлой неделе в универмаге купил.
– Ну, как хочешь, пропадет. Неси назад, сдавай провожающим.
– Сколько?
– спросил я, наконец поняв, чего он хочет.
– Триста рубчиков давай и погрузим все в лучшем виде!
– бодро ответил парень.
Я только что сдал все остатки советских рублей с нагловатым прищурившимся профилем Ленина, будто планирующего очередные пакости для своих партийных оппонентов. Ситуация была идиотская, но делать было нечего. Я подбежал к барьеру и зашипел: "Триста рублей дайте, быстро!" Родственники заметались, но не подвели. Незаметно зажав деньги в кулаке, я уже направился к покрытому веснушками зевающему парню, но передо мной невесть откуда возник усатый гражданин в сером костюме. "Пройдемте, товарищ, со мной", - сказал он. Делать было нечего. Я был заведен в небольшую комнату и раздет догола. Кроме трехсот рублей ничего компрометирующего у меня обнаружено не было и под общее разочарование присутствующих меня отпустили, деньги, правда, конфисковав.
Судьба чемоданов продолжала меня мучать и, выйдя из роковой комнаты, я подошел к грузчику. Тот спрятал голову в плечи и глухо сказал: "Отойди от меня, паря, я все видел. Да погрузил я твои чемоданы, мне светиться ни к чему, отойди быстрее!".
– Папа, ну где же ты был, когда же дадут конфетки, - хныкал сын.
– Я хочу спать!
В пустынных коридорах ночного Шереметьева постепенно накапливалась толпа отъезжающих. Очередей было две. Одна из них улетала в Америку на огромном, специально зафрахтованном с этой целью Боинге, который уже призывно светился огнями на взлетном поле. Вторая ждала самолет Аэрофлота, который должен был отвезти нас в Будапешт, где нам предстояла еще одна пересадка на рейс израильской компании "Эл-Аль".
Внешне две толпы ничем не отличались. Правда, очередь отъезжающих в Америку чувствовала некоторое внутреннее превосходство перед будущими жителями Ближнего Востока. У тех даже не было паспортов, заранее отобранных заботливыми сотрудниками УВИРа. Сбившиеся в кучу, они с некоторой завистью и любопытством поглядывали на внешне неотличимых от них будущих жителей Америки, ожидающих щедрой поддержки правительства и самого президента Соединенных Штатов. Те, в свою очередь, немного свысока поглядывали на неуверенных будущих подданных молодой ближневосточной демократии.
Все отбывающие на Ближний Восток еще не знали того, что произойдет в недалеком будущем. Многие из садившихся на тот самолет штурмом взяли бы барьеры таможни и приползли на коленях в УВИР, моля вернуть им советское гражданство, если бы узнали, что в недалеком будущем усатый иракский диктатор будет, усмехаясь, посылать устаревшие советские ракеты с кулачковым механизмом наведения на города Израиля и все они будут сидеть в противогазах, прислушиваясь к сиренам и взрывам и проклинать тот момент, когда они решили уехать из заснеженной России.
Вместе с нами сидела девочка лет семи, прижимающая к себе потрепанного плюшевого медвежонка. Она держала его на груди и не желала с ним расставаться ни на секунду. На соседней скамье расположились старичок, грудь которого была увешана боевыми орденами, и старушка, тоже с несколькими медалями и с большой авоськой, набитой вещами. На лице ее было написано отчаяние. Старички как будто сошли с фотографии, изображающей встречу ветеранов, только лица у обоих были испуганными, как будто началась новая война.
– Куда, куда мы летим?
– шептала старушка.
– Вы не знаете, молодой человек, там действительно по субботам нельзя выходить из дома и есть?
– спросила она меня.
– С чего вы это взяли?
– удивился я.
– Да дочка пишет, они живут в каком-то религиозном квартале. А мы остались совсем одни, друзья все умерли, есть нечего. Кроме детей, ничего в жизни не осталось, да тут еще соседи напились и на двери свастику нарисовали. Боже мой, была встреча ветеранов, пошли на кладбище, так там рядом старая могила была и по-еврейски написано, так ее всю разворотили. За что нам до такого дожить пришлось? Нам все равно умирать, так хоть рядом с детьми. Я так боюсь, не хочется никуда ехать, а что остается делать? Все из-за Горбачева, нельзя было людям свободу давать!
– Она поджала губы и замолчала, медленно раскачиваясь. Старичок посмотрел на меня, на малыша как-то натянуто, через силу улыбнулся и отвел взгляд в сторону.