Дурная кровь
Шрифт:
Талла кивнула, не понимая, почему гость криво жестоко ухмыляется.
— Дура ты всё-таки. И это я не обзываюсь, а сообщаю тебе новость. Собирай-ка вещи, колдунья. Нечего здесь делать. Думаешь, сильно тебя любят местные? Помогают без повода? А знаешь ли, в каком достатке живут такие, как ты? Те, кто лечит не запойных пьяниц, перебравших накануне, а торговцев, городничих, дворян? Разумеешь, как могут устроиться? Собирай пожитки. Тебя не похищать, тебя спасать от этих пиявок надо.
Верд не врал. Он вообще не слишком любил врать. Просто Талла пока не заслужила всей правды. Колдуньи действительно
Талла растерянно прижала к груди кружку с киселём:
— Куда? Разве меня ждут где?
— До ближайшего города доведу, а там посмотрим, — уклончиво ответил охотник.
— Как же я деревню брошу, дяденька? Тут дом родной, тут меня любят. Как оставить всё? — она обвела рукой скудное убранство.
— Показать? — недобро ухмыльнулся Верд, снова находя пальцами крестовину меча. Не стоило заводить речь с вечера. Теперь девка точно перепугается и даст дёру. А ехать в ночь да по метели никак нельзя, тем паче с бездыханной колдуньей, которая, не ровен час, околеет по пути.
Но тут в окно замолотили. Показалось, ветер кинул горсть снега, но нет. К грохоту прибавились крики:
— Талла! Талла, золотко!
Колдунья подскочила, метнулась распахнуть двери.
— Староста!
— Доченька, милая, выручай! — мужик, не теряя времени, плюхнулся на колени. Густую чёрную бороду и огромные плечи запорошил снег, делая его похожим на одного из юродивых, что профессионально выпрашивают монетки близ монастырей и храмов. — Дана рожать вздумала! Не в срок, в пургу! За лекарем в соседнее село, как хошь, не успеть! Спасай, милая! На тебя одна надежда!
Колдунья схватила душегрею, набросила на хрупкие плечи прямо так, поверх лёгкого платья и рванула на улицу. Староста сразу успокоился, подхватился.
— Стой! — Верд успел схватить девку за подол, когда та уже выскочила за порог, и втянул обратно. — Босой собралась?
Эдак впервые, чтобы товар так страстно желал себя угробить прежде, чем охотник доставит его к заказчику.
— Ой, и правда! — заливисто рассмеялась девка, впрыгнула в валенки и припустила уже так, что проситель едва за ней поспевал.
— Дурная, — процедил охотник сквозь зубы, натянул обувку и выскочил следом, завязывая плащ уже на ходу.
Роженица вопила так, точно лез из неё не младенец, а, по меньшей мере, медведь. Верд, конечно, слыхал, что дело это неприятное, но всяко не больнее, чем схватиться с дюжинным отрядом и выжить, а потом три месяца едва двигаться. Наверное.
Не к добру мужчинам подглядывать за таинством рождения новой жизни, но женщину схватило внезапно, баню натопить только бросились, так что, кроме как за стенку, Верду и старосте деться оказалось некуда.
— Чего припёрся? Звал тебя кто? Пшёл прочь! — попытался будущий отец замахнуться на незнакомца, когда тот только вошёл, но Верд так тяжело зыркнул, что староста не решился перечить: — А то и оставайся, всяко человек с мечом пригодится злых духов отгонять…
— Воды горячей! — Талла выглядывала из комнаты, повисая на двери, и тут же снова пряталась внутри, как вдёрнутая за волосы. — Тряпок чистых! И нож, да проколите над огнём!
Верд не хотел смотреть, но всё одно увидел женщину, катающуюся по смятой кровати, потную, зарёванную. И колдунью. Не наивную глупую девчонку, что впустила в дом незнакомца, а настоящую магичку, уверенную, сильную, с прямой спиной и лёгкими, но крепкими ладонями. Она прижимала их ко лбу женщины, окутывала её лицо голубоватым сиянием, и крики той ненадолго стихали.
Староста ругался, носясь от стенки до стенки:
— Баба нерадивая! Ну куда, куда, в метель-то рожать?! Ух, ничего им не доверить!
А Верд стоял у окна, с трудом сдерживаясь, чтобы не наподдать коленом безвинному перепуганному мужику. Знамо дело, над первенцем все трясутся. Это тебе не четвёртое нежеланное дитя, которое иной раз и вовсе могут притопить, коли живым на свет появилось.
За окном выла метель. Тягуче, с переливами, с рычанием. Так, как не должна завывать природа. Недобрый знак. Недобрые роды. Раньше срока, при мужиках, без лекаря и повитухи. Плохо. Очень плохо. Мужчина не убирал ладони с меча, и тот словно знал, что скоро пригодится, едва чутно подрагивал.
Запыхавшиеся тётки, мамки, няньки — того Верд не ведал, без толку носились туда-сюда, только выстуживая избу. Верещали, причитали и молились Трём Богам, покровителям смертных. Да бесполезно: буран не утихал, а баба всё никак не могла разродиться.
— Как без баньки-то? Дрова, точно Богиня с Котлом на них плюнула, сырые! Нипочём не занимаются! — рябая тётка уселась на пол, раскачиваясь из стороны в сторону, поймала штанину старосты и запричитала, размазывая сопли по красному лицу: — Как же без баньки?!
Верд, на всякий случай, отодвинулся подальше: того гляди начнёт ещё и за него хвататься, запачкает, порвёт одёжу.
Староста тоже не горел желанием утешать плакальщицу. Самого б кто успокоил. Он вырвал ногу и не слишком старательно приподнял тушу родственницы:
— Да не вопи ты! Одно слово: бабы. Что жена, что тёща! Талла пришла, сейчас всё поправит.
Верд удивлённо приподнял брови, но промолчал: колдунья колдуньей, но, когда жена на сносях, мог бы и озаботиться заранее сухими дровами, а то и повитуху зазвать погостить. Видно же, что первенец поздний: мужик уже старостой заделался, а всё наследником не обзаведётся.
— Да как так-то? Всё на колдунью? Управится ли? А ежели оглоеды поналетят? Как отгонять, кому молиться, ежели не по чести таинство учинили?
— Уймись, дура! — староста с усилием за грудки приподнял тёщу и усадил на лавку. — Всё Талла поправит, всё сделает. На то колдунью и держим!
А вот охотник подобной уверенностью похвастаться не мог: он уже сообразил, что отсыреть в бане дрова никак не могли, да и печь неспроста начала чадить чёрным вонючим дымом. Злые духи оглоеды не любят тепла, а вот свежей кровью полакомиться — это да. Они летят к роженицам, как бабочки к костру, да только не сгорают в пламени, а отщипывают человеческое тепло по кусочку. Особливо приятно им лакомиться горячей младенческой плотью, едва показавшейся из материнской утробы. Для того и топят жарко баню, для того разводят огонь и ходят вокруг с обнажённым клинком: отпугивают лиходеев.