Дурни Вавилонские
Шрифт:
— Когда твой прадед впервые пришел в башню из деревни, мой прадед уже был там жрецом храма! И его дед был в башне жрецом храма! И дед его деда был в башне жрецом храма! — выкрикивал Лилуэласу.
— При деде твоего прадеда еще не было башен!
— Как это не было? Башни были всегда!
— Вот вход в нору, вы до него дойдете сами, — вдруг сказала Лиш. — Пойдем, Вагад.
Она взяла меня за руку и повела прочь.
— А награда? — спросил я.
— Я не хочу такой награды. Получится, будто мы виноваты в том, что эта девица не выйдет замуж, раз мы привели ее.
— Ты плохого мнения о богах, милая. Они же видят сверху, что мы тут ни при чем.
— Всё равно не
Мою Лиш прямо трясло от возмущения. Я обнял ее, не беспокоясь, увидит ли нас кто-нибудь. В конце концов, наша свадьба уже была делом решенным.
— Я никогда не откажусь от тебя, — сказал я ей. — Даже если сама прогонишь прочь.
И мы опять пошли к роще. Пошли, не оборачиваясь. В сущности, мне было безразлично, как эти избалованные детки с верхних ярусов выкрутятся из своих неприятностей. Мне казалось более важным узнать, кто такие старики, которых держат взаперти, откуда их принесли демоны и что означают все незнакомые слова.
Но узнать было негде. Не спрашивать же у хозяина. После ночной вылазки он старался не встречаться со мной взглядом, словно был мне что-то должен. Конечно, две «ноги» я от него получил — себе и Гамиду. Но больше он ничего не затевал, был хмур, словно похоронил всех родственников, и начал болеть. Случалось, он на целый день оставался в постели. Лет ему было уже много, и никто не удивлялся. К нему спускались сверху подрядчики и строители, он что-то им объяснял, рисовал мелом на стене, а потом Арбук или Бубук читали ему вслух всякие истории, он же слушал с закрытыми глазами. Мы с Абдадом сидели почти без дела и, к сожалению, почти без денег — хозяин только велел нас досыта кормить. Что из этого выйдет, я не понимал.
Дни шли, растерянность моя росла. Я думал, что господин Осейф уже не встанет с постели. Ведь ему было очень много лет.
Однажды он позвал меня к себе.
— Ты-то мне веришь, осленочек? — спросил он.
— Да, господин.
— Ты сам видел этих троих пьяных дурней, принесенных демонами. Знаешь, что самое страшное? Чего добиваются от нас демоны подземного царства, чтобы мы покорно шли туда есть горькие лепешки и пить соленую воду?
— Нет, господин.
— Самое страшное, когда человек больше ничего не хочет. Так-то, осленочек. Пока он хочет — он жив. Я построил неплохую башню. Правда же, Другая Башня устроена очень разумно? Но я, пока строил ее, вынашивал в себе образ иной башни, более прекрасной, такой, что сами боги сказали бы: вот совершенство! Я думал, что смогу сделать расчеты на устройстве, и они получатся безупречно точными. Я думал, Агенор не хочет подпускать меня к устройству, чтобы использовать его для каких-то мелких нужд… Я думал, эти, принесенные демонами, скажут мне, чего и какими средствами можно добиться от счетного устройства Самариаха… Осленочек, ведь с них всё началось! Они рассказали нашим жрецам, как множество табличек, перемещаясь и совпадая, порождает числа! Они много чего рассказали! Там, откуда их принесли демоны, ездят не на ослах и верблюдах, а на повозках, в которые впряжены незримые демоны, они показывали нам картинки на гладких листах, склеенных вместе, лист за листом. И женщины там ходят голые, и сидят перед мужчинами, расставив колени! Я сам видел эти картинки! И там стоят башни, вроде наших, и там живут люди, которые не режут по дереву и не мастерят сандалии, не копают огороды и не следят за ячменными полями, а делают из денег деньги. И для этого у них счетные устройства размером с ларчик, и они не умеют ничего другого… Они очень тосковали по своей стране, осленочек, но вызвать
— Да, господин.
— Они больше ничего не хотят. Они созрели для подземного царства! А может, демоны все-таки унесут их обратно… А я хочу! Я вижу перед собой лучшую в мире башню! Безупречную башню, осленочек!
— Я тоже, господин.
— Ты видишь башню?
— Да, господин.
— Какой ты ее видишь?
— Я вижу ее высокой, высокой, и во всю ее высоту — огромная дверь, и эта дверь отворяется, и я вижу все ярусы, что на каком делается, а часть этих ярусов прилепилась к отворившейся двери, господин. И там нет никакого обмана.
— Нет обмана, потому что дверь отворяется, и можно всё видеть и всё понять?
Я задумался. В своей голове я не увязывал воображаемую дверь с теми обманами, которые мы перетерпели со времени прихода в Вавилон.
— Если бы ты попался мне в руки, когда тебе еще не было двенадцати лет, мой осленочек, я бы многому тебя научил. А сейчас уже поздно — и тебе, и мне…
Тут в хозяйскую спальню заглянул Арбук и сказал, что пришли двое разумных и просят их впустить.
— Гони их прочь! Пусть Фош выплеснет им вслед помои! — закричал хозяин. За дверью раздался хохот.
— Впусти нас, почтенный Гумариэль! Мы пришли звать тебя на пир! У нас праздник, мы хотим видеть тебя на празднике! — заговорили наперебой два мужских голоса. — Впусти, мы принесли хорошую новость!
— Входите, ослиные охвостья, — позволил хозяин, и они вошли. Один был толстый, как очень богатый купец, и его зад был как у красивой женщины, которую нужно возить не на осле, а на верблюде, и его плешь, не прикрытая повязкой, была окаймлена черными волосами, как пруд торчащим тростником, а второй был гораздо моложе, худощав, с безумным взглядом и бородой, в которой застряли крошки от десяти трапез.
— Мир дому твоему, Гумариэль, — сказал толстый. — Собирайся и вели своим носильщикам нести тебя к нам на ярус.
— Я слаб и ноги меня не слушаются, — строптиво ответил хозяин. — И мой смертный час близок. Уйдите, дайте мне спокойно умереть.
— Агенор прислал нас за тобой. Без тебя мы не начнем.
— Уйди, Ровоам, я не хочу тебя видеть. И ты уйди, Амалек.
— Не уйду, — сказал тощий. — Клянусь священным скрипом нашей крестовины!
— Вы бы ее маслом смазали… — буркнул хозяин. — Слушать этот скрип — значит приближать свой смертный час и призывать бога-судьбу Намтара.
— А если смажем — спустишься? Тебя ждет целый пир, и вино, и мясо, и мы посадим тебе на колени красивых девушек…
— Убирайся, пока я не запустил в тебя скамейкой!
Амалек рассмеялся.
— Мы ждем тебя, наставник, — сказал он. — Хотя ты и против нашей затеи, но ты же честный человек — ты обрадуешься, увидев, чего мы достигли. Такого еще ни в одной башне не было. Но нас ждет тяжкое испытание — придется всем объяснять, что мы взяли на службу утукки, асакки, этимме, галле…
— Перестань перечислять чертей, мерзавец!
— Собирайся, Гумариэль. Ведь ты не хочешь, чтобы я упал на колени? Если я упаду, то пролечу сквозь пол на третий ярус и тебе придется чинить башню…
— Убирайся, Ровоам! В твои годы пора поумнеть!
Такую беседу вел с гостями мой хозяин, и они наконец ушли. Тогда он сел на постели, свесив ноги, и задумался.
— Для чего этот молодой блудливый козел перечислял чертей, как ты думаешь, осленочек? — спросил он.
— Не знаю, господин.
— Что они там такое затеяли?
Я ничего не ответил. Что я мог ответить?