Дурной глаз

Буало-Нарсежак Пьер Том

— Ну что?.. У меня нет времени.

— Я услышала, что сказал доктор, — пробормотала она.

— Вы подслушиваете под дверью?

— Иногда.

— Я этого не люблю.

— Я тоже, хозяин… Хозяин не поведет малыша к специалисту, не так ли?

— Но, в конце концов, вам-то какое дело?

Старушка качала головой; Вобер почувствовал, что она приняла решение, раз и навсегда, и она не позволит себя запугать. Он смягчил тон.

— Что с вами?.. Ну же, объяснитесь!

Она еще немного приблизилась, схватилась за край стола, как будто боялась упасть.

— Реми не нужно показывать другому врачу, — сказала она. — Хозяин знает, что это невозможно.

— Почему же?.. Если это единственное средство его вылечить.

Вобер с удивлением смотрел на это старое лицо с серыми, туманными от влаги глазами.

— Я вас не понимаю, Клементина.

— Да

нет, хозяин меня понимает… Малыш не должен вспомнить, что он видел в прачечной в Мен-Алене.

— Что-о?..

— Если он узнает, что у его бедной матери никогда не было намерения покончить с собой, и что это был кто-то другой, кто держал в руке бритву…

— Замолчите!…

Внезапно Вобер стал задыхаться. Он отодвинул кресло. Его потные пальцы прилипли к подлокотникам. Своим тоненьким, изломанным голоском Клементина продолжала:

— В то время бедное дитя было вполне здоровым, и только после…

— Это неправда.

— Двенадцать лет я хранила молчание. И если я решилась сегодня заговорить, то не для того, чтобы доставить хозяину неприятности…

Вобер вскочил. Он хотел на нее закричать, пригрозить, но он был неспособен произнести и слова, чтобы остановить этот тихий скрипучий голосок.

— Хозяин отлично знает, что я говорю правду. Реми был свидетелем этой сцены… Он мне, крича, это сказал перед тем, как упасть в обморок. Когда он пришел в себя, он был в состоянии амнезии, и его ноги оказались парализованы.

— Довольно! — вскричал Вобер. — Довольно!… Покончим с этим.

Но Клементина больше ничего не слышала.

— Реми играл в прятки и уже был в прачечной, когда все это происходило. Хозяин видел, как он убежал… И с тех пор хозяин не переставал бояться своего сына… Это объясняет поведение хозяина.

Вобер обошел стол и остановился перед старой служанкой.

— Клементина, почему вы остались у меня служить?

— Я осталась из-за него… и из-за нее. И, вы видите, я правильно сделала… Хозяин позволит ему уехать, раз это единственный способ его спасти.

— Значит вы вбили ему в голову эту дурацкую мысль?

— Нет… Ведь если он уедет, я его больше никогда не увижу.

Она держалась скромно, но с достоинством. Вобер с изумлением смотрел на нее.

— Если он уедет, я больше не буду располагать капиталом моего брата. Мои конкуренты… Вы просто не отдаете себе отчет. Мне придется только сменить профессию.

— Значит, вы хотите, чтобы он по-прежнему оставался здесь в заточении?

— Но он не находится в заточении, — внезапно закричал Вобер, выходя из себя.

— Это правда. Он ходит. Благодаря этому знахарю. Если бы вы знали, что Мильзандье приведет в порядок его ноги, вы бы поостереглись посылать ему Реми.

— Послушайте, Клементина… Я вам запрещаю…

— Я уйду от вас, когда он уедет… но нужно, чтобы он уехал… Там он будет жить, как все… Там он начнет новую жизнь.

Все тем же дрожащим голосочком она продолжала диктовать ему свои условия, и Вобер дрогнул. Устало опустив руки, он уселся на край кресла.

— Я сожалею, Клементина.

— Меня не интересуют ваши сожаления.

— Клементина, я тоже хочу, чтобы Реми был счастлив… Буду с вами откровенен… У меня появилась мысль покончить с собой… Вот уже двенадцать лет я сам себе противен… Я так больше не могу.

— Если вы умрете, — спокойно сказала она, — Реми вообразит, что он убийца. Если вы действительно хотите, чтобы он был счастлив, вы не можете…

— Я это хорошо знаю, — сказал Вобер.

— Пусть он уедет, — настаивала Клементина. — Не существует другого решения.

— А если я соглашусь?..

— Я останусь в стороне.

Следя за замысловатыми узорами ковра, Вобер потирал руки, словно только что совершил удачную сделку.

— Ладно, — сказал он. — Он уедет… Я займусь этим сам. Но прежде… позвольте мне сказать…

Он пытался найти слова. Он пытался ей объяснить, почему он однажды решился полоснуть бритвой свою жену… потому что она упорно не хотела понять, что он с ней несчастлив… потому что она украла у него сына… потому что она разыгрывала из себя жертву и выводила его из себя только для того, чтобы доставить себе удовольствие… потому что она была препятствием его честолюбивым устремлениям… Но все это теперь стало таким далеким и смутным. К тому же он так дорого заплатил… И это еще только начало… Он отказался.

— А, впрочем, нет… Оставьте меня, Клементина. Я вам просто обещаю, что он туда поедет.

* * *

В

комнате стояли чемоданы из свиной кожи, в которых была навалена одежда и белье. Шкаф оставался открыт. Из комода вытащили все ящики. На столе и на кровати валялись стопки рекламных проспектов и карт. Среди этого бардака расхаживал Реми. Время от времени он заглядывал в расписание, которое он знал наизусть, жалея о том, что решил лететь самолетом. Может быть, на корабле путешествие было бы более приятным. Иногда он садился по-турецки на полу и закуривал сигарету. Хотел ли он на самом деле уезжать? Иногда ему становилось страшно при мысли, что он скоро окажется в незнакомой стране, среди незнакомых людей, и его лоб покрывался испариной. В такие моменты у него возникало желание вытянуться на полу, уцепиться за эту комнату, где он, как зверь в своем логове, чувствовал себя в безопасности. В этом паническом состоянии он даже начинал любить своего отца, он любил всех на свете. А потом жизнь, подобно прорастающему семени, снова начинала бродить в его членах, в его уставшей от многочисленных проектов голове. Он разглядывал похожие на каких-то хищных птиц силуэты самолетов в рекламных проспектах Эр-Франс. И его мысль уже уносилась за океан. На разноцветных такси он ездил из дворца в дворец… Он жевал резинку и давал репортерам интервью… В дверь постучали. Он открыл глаза и увидел, как Клементина несет поднос.

— Разумеется, ты приедешь ко мне, — сказал он ей как-то вечером. — Я срываюсь так неожиданно.

— О, я такая старая.

— Да нет, у меня там будет настоящий американский дом… Увидишь! Всюду автоматы. На кухне тебе придется только кнопки нажимать. Ты не будешь уставать.

Он играл в путешествие, описывал Клементине все чудеса, которые ее там, в Америке, ожидают, и ей отказывал голос, когда она в ответ шептала:

— Ты же ведь не серьезно, малыш?

Принесли паспорт, и Реми чуть было его не порвал. Глупо бросать родной дом. Там его никто не будет любить. Он будет неловким, никому не нужным иностранцем. Сможет ли он хотя бы выучить язык? Его угнетали сомнения. За последние несколько недель у него пожелтели пальцы от табака. Он себя презирал за трусость. Он больше ничего не имел против отца. Он упрекал во всем самого себя. Да, это так, он был несчастное, ни на что ни годное создание, и там скоро начнется очередная глава черной серии, в которой он был главным действующим персонажем… Он выходил из дому, бродил по улицам, то в одном то в другом кафе пропускал рюмочку и возвращался как можно позже, чтобы не встретить Раймонду. Никто его не упрекал, даже Клементина. Вобер старался не показываться ему на глаза. Изредка встречаясь в коридоре, они удовлетворялись тем, что просто здоровались. После того, как, подобно отливу, уходило чувство отчаяния, Реми снова подхватывала волна вдохновения и надежды, а вместе с нею и непреодолима жажда расточительства. Он покупал какие-то галстуки, одежду «в дорогу», в очередной раз перерывал чемоданы, еле сдерживая в себе какую-то лихорадочную смелость человека, готового броситься в бездну; и у него от этого возникало опьяняющее ощущение свободы и собственного могущества. Почтальон приносил письма с трехцветной каймой по краям, на которых стояла печать авиапочты. Без его участия как-то определилась дата отъезда, и он со скрытым ужасом подумал о той цепи событий, которую он развязал скорее благодаря своему капризу, чем собственному желанию. Ему прислали из банка доллары. Агентство путешествий забронировало ему билет на трансатлантический рейс. Шли дни, а он по-прежнему пребывал в нерешительности, слоняясь по комнате среди своего багажа и царившего там беспорядка. Клементина с ним почти не разговаривала. Теперь она была похожей на какой-то высохший предмет, который ему хотелось взять в руки и сказать: "Я остаюсь. " Но он больше не мог отступать. Время поджимало. Через пять дней… Через четыре… Его охватил страх животного, которого толкают к тому месту, где на него готов обрушиться молот, и в то же время он, испытывая холодок в груди, отдался на волю событий. Через три… Послезавтра… Стояла пасмурная погода. С деревьев облетали последние листья. Реми смотрел на небо. Через неделю он будет на другом конце света. Через неделю нужно начинать серьезную жизнь, нужно приложить для этого все силы. Больше рядом с ним никого не будет. Хотел ли он этого? Нет, не хотел… Он ничего не сможет сделать в одиночку… Ему не хватало воздуха, он задыхался. В приступе бессильной ярости он запаковал чемоданы. В одном из них между двум куртками лежал мамин портрет. Все было готово… Завтра!…