Дурной глаз
Шрифт:
Реми почувствовал, что он бледеет. «Я его ненавижу, — думал он про себя. — Ненавижу. Он внушает мне ужас. Ненавижу его!» Он резко повернулся и пошел к автомобилю.
Раймонда снова уселась на свое место. Стоя у открытой дверцы, его ожидала Клементина. Ее лицо сплошь усеивали морщины, но маленькие живые глаза ничего не упускали. Проницательные, крошечные, с некоторой долей игривости они быстро перескакивали с одного лица на другое. Когда, скрипнув рессорами, дядя уселся на свое место, она сжала беззубый рот и проворно скользнула в машину. Своей сухонькой ручкой она пощупала его пульс.
— Да не болен я, — проворчал Реми.
Он должен был признать, что дядя не во всем был неправ. Всегда вокруг него крутились какие-то юбки: мама, Клементина, Раймонда… Стоило ему кашлянуть, как ему сразу же прикладывали руку ко лбу, и он слышал осторожный шепот: "Лежи спокойно, малыш. " Он властвовал над всеми, но и они имели над ним неограниченную власть. Почему бы не быть до конца откровенным? Он любил, когда его касались женские руки. Сколько раз он изображал недомогание только для того, чтобы почувствовать рядом с собой шелест платья, запах женского корсажа и услышать, как какой-то голос ему шепчет: «Мой
Реми закрыл глаза и отдался укачивающему ритму колес. А если честно, разве он не ощущал себя соучастником этой игры в паралич? Трудно ответить. Его ноги никогда не были мертвыми. Он только всегда был убежден, что они его не будут держать. Когда его пытались поставить на ноги, в голове появлялся какой-то свист, все вокруг него начинало качаться, и он ощущал непонятную слабость, нечто вроде пустоты между держащими его руками. Без сомнения, то же испытывают приговоренные к казни, когда находятся в руках палача. И только когда он почувствовал взгляд этого толстяка Мильзандье… "Если бы я захотел, — думал Реми. — Если бы я захотел вспомнить… " Какое-то непонятное волнение сковало все тело, словно он испугался… испугался вспомнить. Он не решался продвигаться дальше в глубины своего прошлого, как у него обычно не хватало смелости в одиночку ходить в темноте. Мгновенно возникало жуткое ощущение опасности… Перехватывало горло. Он начинал задыхаться. Однако, теперь он мог себе признаться, что все это время он был словно заворожен этим странным прошлым, которое в глубине его существа ему казалось похожим на какое-то бездонное подземелье. Никогда у него не хватит смелости углубиться в этот безмолвный, зловещий, полный опасности мир. Думая, что он уснул, Клементина прикрыла его ноги пледом, и Реми сделал раздраженное движение.
— В конце концов, оставят меня когда-нибудь в покое! Невозможно хотя бы минуту побыть одному!
Он вновь попытался распутать нить своих мыслей, но тотчас же от этого отказался. Реми с ненавистью смотрел на дядину спину. Один! Но он никогда и не переставал быть один. Его испортили, выпестовали в тепле, изнежили, как какую-то дорогую комнатную собачку. Разве они когда-нибудь задавались вопросом, что он вообще собой представляет, чего он хочет от этой жизни?
— Пять часов двадцать минут, — сказал дядя. — Мы в среднем делали 80 километров в час.
Он сбавил скорость и Раймонда, похоже, несколько расслабилась. Она напудрила нос и с улыбкой повернулась к Реми. Он понял, что на протяжении всего пути ей было страшно. Как будто под воздействием наркотика, ее глаза все еще застилала мутная пелена. Должно быть, она не любила быстрой езды, и вообще ей были чужды бурные эмоции. Реми смотрел на овал ее лица со слегка пухлым подбородком. "Она слишком много ест. " И так как за ним наблюдала Клементина, он повернул голову и тотчас же узнал леса, окружающие Мен-Ален. Автомобиль двигался вдоль стены парка, утыканной сверху осколками стекла. Воберы чувствовали себя в безопасности только за железными решетками, засовами, толстыми стенами. Может быть, они хотели за ними скрыть позорную болезнь Реми? Само имение стояло посреди гигантского парка, и от него до ближайших домов было не меньше километра. Однако, в деревне все об этом знали… Забавно было бы доехать до деревни. Поднялись бы крики: "Смотрите, чудо!… " Клементина порылась в корзине, которая в пути служила ей дорожной сумкой, и вытащила оттуда гигантских размеров ключ. Машина остановилась перед решеткой, украшенной изящным величественным орнаментом. Сквозь нее можно было видеть очень длинную темную аллею, на которой местами тонкими столбами света ложились солнечные лучи. В конце аллеи виднелся фасад дома.
— Дай мне, — сказал Реми.
Он захотел открыть сам. Петли ворот заржавели. Напрасно он толкал изо всех сил. Дядя вышел из машины.
— Оставь это, слабак.
Решетка поддалась перед ним, и он не спеша снова сел за руль.
— Я пойду пешком, — бросил Реми.
Он следовал за машиной, утопая в глубокой траве на обочине дороги и испытывая глубокое физическое наслаждение от самого процесса ходьбы. Все же великолепно! В первый раз!… Он сорвал цветок, оторвал пару лепестков; какой-то желтый цветок, он даже не знал, как тот называется. Но имен деревьев и птиц он тоже почти не знал. С обеих сторон дороги протянулись подлески; проходя мимо Реми чувствовал внутреннюю жизнь трав и листвы вплоть до копошащейся в них малейшей букашки. Да и сам он представлял собой нечто вроде дикорастущего растения, которое перемещается в пространстве благодаря какой-то таинственной магнетической силе. И может быть, для того, чтобы стать нормальным, здравомыслящим человеком, похожим на других, просто человеком с натруженными руками и дубовой башкой, нужно непременно оборвать этот мистический контакт. Он задумчиво созерцал свои длинные гибкие пальцы, в которых он ощущал покалывание, как во время грозы. У мамочки были точно такие же руки. Он тяжело вздохнул, вспомнив, что ему нужно идти к дому. Там дядя воевал с наружной дверью, которая, повидимому, разбухла от влаги. Наконец, он вошел первым; за ним последовала Раймонда. Клементина с высокого крыльца сделала Реми знак, потом она в свою очередь исчезла из виду, и вскоре о стены стукнули высокие ставни окон первого этажа. Какие воспоминания он вынес из пребывания в этом имении? Он помнит качающуюся листву и стрекочущих в ветвях сорок, на которых он, откинув голову, часами смотрел из своей коляски, когда при первых признаках дождя его отвозили в тень деревьев; и это бездумное созерцание продолжалось до тех пор, пока последние солнечные лучи, наклонно падая сквозь ветви, пятнами не ложились на его лицо. Так монотонно тянулись дни. По утрам он валялся в постели. Как не стыдиться этого впустую потраченного
По заросшим мхом ступенькам он поднялся на крыльцо и зашел в холл. Он сразу же узнал оленьи рога на стенах, уложенный плитками в шахматном порядке пол, два пролета монументальной лестницы с каменными перилами, ведущей на нависающую над первым этажом площадку, и особенно этот запах, запах подвала, отсыревшего дерева и перезрелых фруктов. Он услышал дядины шаги и откуда-то сбоку крик Раймонды.
— О, стол полностью заплесневел… И ковер… Посмотрите!
Реми бесшумно пересек холл и пошел по лестнице. Он коснулся лощеных перил и заметил, что позади него в густом слое пыли остаются следы. Верхняя площадка над ним пока еще утопала в густой тени, и, глядя вверх, он испытал сложное чувство, в котором смешивались и беспокойство, и любопытство, и ощущение потерянности в этом громадном заброшенном доме. Он остановился на втором этаже и увидел двери трех комнат. Его комната была первой. Потом комната отца, затем — мамы. С другой стороны — комнаты дяди, Раймонды и всегда пустая гостевая комната. Воберы не любили гостей. Он приблизился к нависавшей над холлом балюстраде. Внизу под ним прошла Клементина. Она вышла на крыльцо и два раза крикнула: "Реми… Реми… " Он посмотрел на плитки пола. Они тускло блестели, как вода на дне колодца. Слегка наклонившись вперед, он увидел в них свое отражение, и внезапно почувствовал, что эта торжественная тишина начинает давить ему на плечи. В ужасе он попятился назад. Пропасть, которая перед ним разверзлась… Ему показалось, что с ним это уже однажды было… Он был в этом уверен… Он еще раз наклонился; что-то равномерно стучало в темноте, как маятник часов… Да нет. Должно быть, ему показалось. Ничего не нарушало тяжелой, зловещей тишины этого дома. Вот, что ему нужно сделать: открыть, открыть всюду окна, пусть сюда проникнет свежий воздух, солнечный свет, нужно прогнать отсюда это запустение, эту угнетающую рассудок тишину. Реми быстро прошел в свою комнату, с шумом открыл ставни. Клементина была на крыльце. Она подняла голову и замахала своей сухонькой ручкой.
— Ты меня испугал… Сейчас же спускайся вниз… Я займусь комнатами чуть позже.
Теперь все в порядке. Реми глазами впитывал в себя очертания своей комнаты. Как он мог столько времени находиться в этой клетушке с гондолами на обоях, с узкой, почти раздавленной громадной красной периной кроватью. Зеркало пошло темными пятнами. И на потолке над окном появилось большое желтоватое пятно. Воздух в комнате был промозглый и какой-то липкий. Впервые Реми пообещал себе, что, когда он будет свободен, он тотчас же продаст этот дом. Он пару раз глубоко вздохнул, зажег сигарету и вышел из комнаты. Снизу он услышал, дядину ругань.
— Без сомнения, это выключили свет, — говорила Клементина.
— Выключили свет! Да помолчите вы! Уверен, что это снова этот чертов счетчик. Ну мы и вляпались в историю. Когда мой брат начинает дрожать над каждой копейкой…
Реми пощелкал выключателем на площадке. Света не было. Тем лучше! Он проскользнул в мамину комнату, приоткрыл ставни. Сигарета дрожала у него между пальцев. Он пожалел, что не выбросил ее перед тем, как войти. Может быть, этим он оскорбляет дух мертвой? Что скажут другие, если заметят… Мамочка… Она когда-то жила в этих стенах… Реми медленно обошел комнату. Он сюда никогда не возвращался и мало-помалу ее забыл. Впрочем, там не было ничего, что представляло бы интерес. Кровать, шкаф, два кресла, секретер, на камине — маятниковые часы, и всюду запах плесени; время от времени под его ногой скрипела половица. Он чувствовал, как внутри деревянных балок неустанно работают черви. Черви… Реми провел рукой по лбу, откинул прядь волос. У него создалось впечатление, что он тут всего лишь посторонний посетитель, странный прохожий. Мама умерла. И эта комната оказалась обреченной. Вот и все. Нечего от нее ожидать. Прошлое ему больше ничего не скажет. Он уселся перед секретером, где мама писала письма, поднял крышку. Медь на шарнирах окислилась. По обе стороны шли выдвижные ящики. Они были пусты. Зачем маме что-то оставлять? Там была только ржавая автоматическая ручка и выщипанная тряпочка для протирки перьев. Реми вытащил центральный ящик. В нем была картина, но ящик застрял, и ему никак не удавалось ее оттуда извлечь. Реми вынужден был вытащить остальные ящики, чтобы ударить по нему снизу. В конце концов, он извлек полотно и посмотрел его на свет. Вначале он не понял. Перед ним был его портрет, написанный словно в состоянии галлюцинации: прическа, голубые глаза с паволокой, худые щеки, слегка опущенный угол рта… А потом он увидел серьги, и его руки не выдержав напряжения, бессильно опустились. Внизу продолжали спорить. Дядя бушевал, и было слышно, что там орудуют какими-то инструментами. Реми боязливо опустил глаза и снова увидел подростка с серьгами в ушах. Это была мама. Теперь он вспомнил эти серьги, два золотых колечка, покачивающихся на почти невидимой цепочке. Так необычно было видеть эти серьги, украшающие лицо мальчишки! Реми отнес картину на камин и поставил ее напротив зеркала. В нем отразились оба лица. Он попятился назад, но ее голубые глаза продолжали на него смотреть, и в полумраке они казались удивительно живыми, очень нежными и слегка потемневшими, как после долгой болезни. В нижней правой части картины стояла подпись художника… Совсем крошечная подпись, словно удар стилета. Откуда взялась эта картина? И почему ее так небрежно бросили в этот ящик перед тем, как закрыть дверь и повернуть ключ? Двенадцать лет этот лик был заключен во мраке. По чьей оплошности это произошло? Он непроницаемо смотрел на Реми.
— Реми!
Голос Клементины. Нет, ему не дадут и минутной передышки. Словно призывая картину в свидетели, он развел руками. Ему показалось, что один голубой глаз ожил, в нем появилось выражение немого призыва. Реми схватил портрет и, прижав его к себе, украдкой выскользнул из комнаты.
— Реми!
На цыпочках он прокрался в свою комнату. Где спрятать мамочку, чтобы она была в безопасности? Когда Клементина сюда доберется, она обшарит все сверху донизу… Пока что на шкаф. Он встал на стул и спрятал картину за выступающий над шкафом карниз. У него появилось желание извиниться перед мертвой.