Дурной глаз
Шрифт:
— Он ничего не взял. Заявляет, что у него нет права извлекать выгоду из своего дара.
— Да этот тип просто сумасшедший! — говорит дядя.
И осененный внезапной идеей, он, понизив голос, прибавляет:
— А ты не думал о том, чтобы рассказать ему о?.. А? Кто знает?
— Я тебя прошу, Робер.
— Хорошо. Я не настаиваю… Ладно, дети мои, я вами доволен. Слушай, Этьенн, это надо спрыснуть!
Не ожидая остальных, он проходит в столовую. Слышится звон стаканов. Реми приближается к отцу. Тот весь как-то зажат и отстранен от всего, что его окружало. Теперь Реми с ним одного роста. У него появляется абсурдное желание взять его за руку, пожать
— Папа.
— Что?
И все на этом закончилось. У Реми больше нет смелости. Он снова чувствует, как все у него внутри затвердело. Он оборачивается и видит дядю, который направляется к ним с подносом в руках.
— Чертов Реми, слушай, раз ты стал мужчиной, открывай бутылку. Твой знахарь, надеюсь, не запретил тебе аперитивы. Ну, за удачу… Желаю тебе выбраться из этой передряги, мой бедный Этьенн.
— Это решено? — бормочет Вобер. — Ты нас покидаешь?
— Я вас не покидаю. Я просто беру на себя это дело в Калифорнии. И все… Повторяю, ты вот-вот пойдешь ко дну. У меня есть рапорт Бореля. Ты ведь не можешь отрицать цифры…
Он хлопает по своему портфелю. Реми отходит к окну и смотрит во двор. Адриен с закатанными рукавами ходит вокруг машины. Показывая пальцем на руль, Раймонда ему что-то объясняет. Они смеются. Реми прислушивается, но дядин голос заглушает все остальное.
Глава 2
Шарлатан! Скорее нечто вроде мелкого чиновника. Неряшливый, крошки табака на жилете. Из одного кармана в другой — толста цепь из какого-то светлого металла. Вульгарное лицо со следом ожога на левой щеке, как будто когда-то ее гладили и забыли на ней утюг. Близорукие глаза, которые увлажнялись и немного косили, когда он протирал свое пенсне о край рукава. Квадратные, тяжелые руки. Он их часто скрещивал у себя на животе, словно для того, чтобы его поддержать. И однако, у большинства людей, которые с ним сталкивались, возникало желание выложить ему начистоту все, что накопилось внутри, беспорядочно мешая дурное с хорошим, потому что, похоже, жизнь и его здорово потрепала. Среди вещей, которые валялись в его кабинете, можно было встретить и толстенные талмуды, и старую пишущую машинку, и распятие, которое, судя по всему, просто выстругали ножом, и трубки, валявшиеся в разных углах комнаты, и наконец, какую-то целлулоидную куклу, сидящую на стопке регистрационных карточек. Он слушал Реми, балансируя на ножках стула, и Реми, не переставая говорить, все спрашивал себя, был ли он достаточно интеллигентен, и стоит ли его называть доктором или просто мсье.
— Как давно вы стали сиротой?
Реми подпрыгнул от неожиданности.
— А разве отец вам не объяснил?
— Все же, расскажите.
— Да достаточно давно… Моя мать умерла в мае 1937. Начиная с этого момента я…
— Позвольте, позвольте! Вам, выходит, сразу не сообщили, что ваша мать умерла.
— Нет. Учитывая то состояние, в котором я находился, они предпочли подождать. Сначала мне объяснили, что она уехала путешествовать.
— Иначе говоря… ваша болезнь предшествовала тому моменту, когда вам сообщили это фатальное известие. Вы были «уже» ею поражены, прежде чем его узнали, и допуская, что горечь утраты и эмоциональное волнение еще усугубило ваше состояние, остается предположить, что, вероятней всего, смерть вашей матери не имеет никакого отношения к нервному припадку, который вас сразил.
— Не знаю. Мне только известно, что это
— Он мне объяснил, что вас нашли в глубоком обмороке в парке вашего имения в Мен-Алене. И вы ничего не запомнили из того, что предшествовало вашему падению.
— В самом деле. Я часто пытался вспомнить… Я, должно быть, играл; я бежал и на что-то наткнулся.
— Однако, похоже, на вашем теле не было следов удара; вы вовсе не ударились… Неужели в вашей памяти не осталось пусть даже очень слабого образа, предшествующего обмороку?
Реми жестом показал, что он ничего не помнит.
— Все это было так давно… Знаю только, что на протяжении нескольких недель я лежал весь скрюченный, как…
— Как зародыш в чреве матери?
— Да, возможно.
— А перед этим у вас были проблемы с памятью?
— Трудно сказать… Я был совсем маленьким.
— Вы умели читать и считать?
— Да, немного.
— А как это выглядит сейчас, если поточнее?
— Я все забываю. Например, моя учительница, мадемуазель Луан, мне что-то сегодня объясняет, а завтра я уже не умею это делать. Я часто забываю то, что она мне объясняет накануне.
— А что вы легче всего забываете?
— Математику.
— У вашего отца техническое образование?
— Он закончил Высшую политехническую школу. Он внушил себе, что я должен быть таким же хорошим математиком, как и он. Он хочет, чтобы я походил на него во всем.
— Отдохните немного, мсье Вобер.
Знахарь встал, прошел за спину Реми, положил ему руку на голову. Они слышали, как в соседней комнате шумно играют дети. Что-то катилось по полу. Наверное, механическая лошадка. Рука начала плавно двигаться по голове Реми.
— Расслабьтесь… Вот так… Не волнуйтесь. Теперь вы похожи на ваших ровесников. Вам восемнадцать лет, не так ли?
— Да.
— Разве вы не могли бы немного попутешествовать? Чем занимается мсье Вобер?
— Мой отец занимается импортом цитрусовых. Он владеет большой компанией в Алжире.
— Отлично! Попросите его, пусть он вас туда отошлет на два-три месяца… Что? Вы боитесь отказа?.. Он так строг?
Реми чувствовал, что начинает краснеть.
— Не в этом дело, — прошептал он. — Я не смогу ничего сделать в одиночку… За меня всегда все делали другие…
Человек, стоящий позади него, начал смеяться низким утробным смехом, который почему-то приятно было слышать. Его рука опустилась на плечо Реми.
— Вы боитесь, что у вас не хватит энергии? — сказал он. — Ничего не бойтесь. Просто постарайтесь сильно это захотеть… изо всех сил. Говорите себе: я это могу! Я это могу! Поверьте мне: сила воли способна на все. К тому же, я вам буду помогать. Я буду думать о вас.
— Но… Когда я буду далеко?..
— Расстояние не имеет значения. Для духа не существует расстояний.
Странно было слышать такие слова в устах человека, от которого пахло табаком и грязным бельем, и у которого руки и пальцы, как у простолюдина, вульгарно заросли рыжим пушком. Он снова уселся за стол, поиграл некоторое время распятием, которое ему, в конце концов, удалось установить в равновесии вдоль каретки печатающей машинки.
— Ваше заболевание — это классический случай. Не старайтесь его понять. Вы слишком интересуетесь собственной персоной. Все вы в этом похожи… Однако, если вы потеряете к себе доверие, если вас снова будет мучить тоска и безысходность, возвращайтесь ко мне… Просто приходите со мной поболтать… Вы увидите… Успокоение придет само по себе… Я вам это обещаю.