Душа дракона

Воронина Тамара

– Не буду, – засмеялся Илем, и принужденности в его смехе не было. Почти. – Но раз уж мы стали такие откровенные и прямые, скажи мне вот что. Неужели это лучше, Лири? Холод, голод, комары, грязь, волки, необходимость прятаться, скрываться, убегать? Неужели быть королевой настолько хуже?

– Да, хуже!

– Дура ты, хоть и принцесса. Запомни: государством правит, конечно, король. А умная королева правит королем. Поздно об этом говорить, конечно, но почему ж твоя мама не внушила тебе такую простую мысль?

Лири долго молчала,

продолжая беззвучно плакать. А потом все же сказала:

– Я не знаю. Но даже если бы внушила… Я все равно сбежала бы. Я и подумать не могла…

– А должна была, – жестко бросил Илем. – Я свою жизнь провел на дне или в храме, что еще хуже, но очень хорошо…

– Она была наивной и чистой, – перебил его Кай. – И именно этого ты не можешь вообразить, потому что никогда не только таким не был, но таких и не встречал. Таких не бывает на дне или тем более в храме. Франк прав: ты неизменно ждешь от мира подлости, а она ждала любви.

Странно, но Илем не огрызнулся, вообще не ответил, лег на лавку и повернулся носом к стене. Кай укрыл его своим плащом. А Диль подумал, что штаны ему придется сушить, потому что слезы продолжали литься ему на колени.

– Я все время думаю… – глухо начал Илем. – О Хантеле. Нет, не раскаиваюсь, само собой, и снова то же самое бы сделал. О том, что с ним случилось. О лютине. Я не знаю… может, мы тоже затронуты этой лютиной. То есть потеряли свободу воли.

– Может быть, – согласился Кай. – Я тоже думал об этом. Ты ведь тоже наблюдал? Я не заметил ни в ком особенных перемен, которые бы свидетельствовали о лютине… Но знал вас я не настолько хорошо.

– Да брось. Мы изменились. То есть не ты, не Ори… может, эта дрянь только на людей влияет.

– Вы изменились, – кивнул Кай, не сводя невыносимо синих глаз с Диля. Почему? – Но я бы сказал, в лучшую сторону. Конечно, и лютина может так действовать, это необязательно зло, однако она непременно действует одинаково на всех. А вы изменились по-разному. Словно шагнули навстречу друг другу. Словно поделились друг с другом частью себя. Поэтому я думаю, что вас изменил наш путь.

– Или наша цель, – язвительно добавил Илем.

– Нет, – покачал головой Кай. – Тебя – нет. Тебе и правда плевать на мир.

Диль расстроился. В общем, Кай, конечно, прав, но разве ж всякую правду стоит говорить вслух. Илем и сам это знает, только одно дело знать самому и совсем другое – услышать от кого-то. Особенно если ты этого «кого-то» уважаешь. И особенно если ты вообще не имеешь обыкновения кого-то уважать.

– Ты тоже изменился, – проворчал Илем, – сделал шаг ко мне, то есть опустился до моего уровня.

– Говорю обидную правду. И знаешь почему? Я надеюсь на твой разум. Я верю, что ты способен перешагнуть через свою неприязнь. Ради общей цели.

Илем резко сел, подхватил соскользнувший плащ и закутался в него.

– Это насчет спасать первым делом Лири, а не свою задницу? – осведомился он мрачно. – Это понятно. Пусть и очень не хочется.

Я отчетливо понимаю, что именно она должна завершить миссию, а мы должны помочь Франку ее довести. Я, Кай, в отличие от тебя очень хочу жить. Уж и не знаю, откуда у меня такое неудержимое желание. А еще я почти так же сильно хочу, чтобы Диль выжил. До Лири мне дела нет, а с тобой все ясно: ты вроде Ори, ты обязательно нас прикроешь. И я это проглочу, не останусь с тобой, потому что очень хочу пожить еще… ну хоть лет двадцать…

– Ты не останешься со мной по другой причине, – улыбнулся Кай. Тепло и ласково. – Это не будет иметь смысла. Тебе не сдержать большого количества врагов, в отличие от Ори с его боевой яростью или от меня… я тоже могу кое-чем удивить преследователей. И поверь, я не вижу ничего предосудительного в желании выжить. Я постараюсь, чтобы твое желание сбылось.

– А… – Илем махнул рукой под плащом и снова лег. – Все равно этого не случится. Хотеть, сам понимаешь, не вредно.

Кай сначала не ответил, но когда прошло несколько минут вдруг заговорил, да не просто привычно мягко, а даже и мечтательно. И даже глаза не были такими яркими, как обычно, посветлели, что ли. Смотрел он по-прежнему на Диля.

– Мне иногда кажется, что мы, эльфы, проще избавляемся от трудностей, потому что надеемся и верим. Неизменно, даже когда не на что надеяться и не во что верить.

– И ты? – перебил Илем.

– Конечно. Я надеюсь на то, что вы выживете, и верю в то, что вы исполните то, что должно. И что я смогу вам в этом помочь.

Илем изобразил неубедительный язвительный смешок и притворился, что спит. А Диль поймал себя на том, что однообразным движением гладит непослушные мягкие волосы принцессы и гигантским усилием воли заставил себя продолжать. Похоже, ее это успокаивало.

Было страшно. Не перед неизбежной смертью, то есть, не только перед ней. Страшно от того, насколько откровенный получился разговор. Так говорят, когда терять нечего. И вот странность: понятно, что терять уже нечего, давно понятно, но осознание пришло не то чтоб неожиданно, но как-то сразу. И страшно было не за себя – что особенно удивительно. Себя Диль потерял давно, оставалась только унылая, однообразная, лишенная смысла жизнь, которую, в общем, и не жалко. Что он мог вспомнить за последние годы?

Вот именно.

И пусть это совершенно неуместно, и пусть даже глупо. Он достал из мешка шары для жонглирования и начал легко перекидывать их из руки в руку, сначала два, потом три, пять… простые круги, сложные восьмерки – и получалось ведь, руки сами вспоминали, а Диль вспоминал пыльную дорогу, лежащую впереди, и свой бездумный путь.

Илем уже не прикидывался спящим, приподнялся на локте, наблюдая за полетом ярких шаров. Улыбался Кай – своим мыслям, своей памяти, а вовсе не непритязательному представлению. Лири осторожно села, вытерла нос и, смешно склонив головку набок, следила за руками Диля.