Душа Пандоры

Арнелл Марго

Никиас вспыхнул, отстраняясь.

— Я же говорил, что она опасна.

— Нет, она… Она тянется ко мне. Или я забираю ее из тебя?

— Я не понимаю…

Пандора глотнула его тьмы, и ее затопили знакомые ощущения. Лицо Никиаса исказила гримаса боли.

— Там, на Ээе, Цирцея хотела понять, кто тебя проклял. У нее это получилось? — задыхаясь от холода, спросила она.

— Да. Цирцея сказала, что это была Геката. Ее колдовство сотворило из меня монстра. Но почему богиня сделала это со мной, она не

знает.

«Кажется, знаю я».

Пандора закусила губу — сильно, до боли. Она прежняя не открыла бы Никиасу правду о том, кто он такой. Боясь задеть его чувства, не желая, чтобы он еще сильнее себя ненавидел. Нынешняя понимала: неведение может оказаться хуже любой, самой горькой, правды. Так она еще несколько веков назад могла повлиять на ход войны, знай она, кто на самом деле такая.

— Ты — одна из первых попыток Ареса и Гекаты создать химер из выпущенных мной атэморус и… людей. Медея говорила, что эти опыты успехом не увенчались. Быть может, Геката вложила в тебя слишком много тьмы, быть может, в тебе было слишком много человечности. Что-то помешало сделать тебя химерой. Ты не стал монстром — нет, Никиас, не стал, — однако колдовство Гекаты тронуло тьмой твою душу. Изменило ее, как и меня когда-то — атэморус.

Выслушав Пандору, Никиас долго молчал. Пальцы его против воли оглаживали кожу лица.

— Мы с тобой — два сосуда одной и той же тьмы, — прошептала Пандора, касаясь его щеки кончиками пальцев, соприкасаясь с его собственными. — Мы оба заражены тьмой. Только тебе тьма разъедает тело, а у меня отравлена душа. И все же я, именно я виновата в том, что с тобой сделали.

— Это вина Гекаты. Ареса. Но не твоя, — глухо отозвался Никиас. — Виновен ли в убийстве тот, кто вложил в руки другого остро наточенный нож, или тот, кто нанес удар?

Пандора закрыла глаза. Прошептала:

— Ты прощаешь меня? За все, чему я стала причиной?

— Если даже боги совершают ошибки, обрекая людей на погибель, я не могу, не имею права бесконечно винить в ошибках человека. Тем более, тебя.

Она знала, что Никиас никогда не поцелует ее первой. Не оттого, что не хочет — желание и сейчас отражалось в синеве его глаз. Он до последнего не поверит, что этого страстно желает она. Ведь кто в здравом уме захочет целовать монстра?

Ему нужно время, чтобы принять: Пандора никогда не видела в нем чудовище. Потому, подавшись вперед, она поцеловала его сама.

Его поцелуй на вкус был как пепел. Кому угодно это могло показаться неправильным, но только не ей. Рука в черной кожаной перчатке легла на ее талию. Притянула к себе. Ближе, еще ближе.

Оторвавшись от Никиаса тягучие, словно патока, минуты спустя Пандора прошептала прямо в его губы:

— Помоги мне сохранить его, Никиас. Помоги сохранить этот свет. Только ты на это способен.

Глава двадцать седьмая. Последняя битва Пандоры

Каждый новый день начинался с очередной битвы с химерами. И каждый закат Медея раз говорила Пандоре лишь одно:

— Неплохо, но ты можешь больше.

Следующим утром, едва над Алой Элладой всходила заря, невидимая здесь, в самой темной бездне вселенной, Пандора стояла у клеток с химерами. Вдыхала в себя вековечную тьму, схожую с той, что клубилась за стенами дворца, опустошая химер сначала до костей, а затем — до темных сущностей, что заменяли им душу. Потом развоплощала и их.

С каждым разом тьмы в ней становилось все больше, и держаться за образы, за маяки становилось все тяжелей. С каждым разом все тяжелей давалось возвращение из темных глубин на поверхность. А Медея упрямо повторяла:

— Ты можешь больше.

Сил Пандоре придавали мысли о Никиасе, стоящем бок о бок рядом с ней, сражающимся вместе с ней. Никиас… Ее свет и ее тьма. Она представляла их вдвоем на поле боя, рядом с монстрами и богами. В том участке Эфира, где Доркас сотрясает землю — или же сгущенные и заменяющие ее облака, — проплывет по воздуху Гермес, Афина Паллада взмахнет своим мечом, Артемида отправит в полет стрелу из сверкающего лука, Гефест опалит врагов, затопит воздух запахом горящей плоти.

Глупая. Пора понять, что ее фантазии всегда были и будут от реальности далеки.

Медея читала Пандору как открытую книгу, видела все ее мысли, надежды и желания, словно прожилки на сорванном с дерева листе, линии жизни и смерти на человеческой ладони.

— Они будут тебя ослаблять. Те, о ком ты думаешь, к кому так спешишь…

А ведь она и вправду спешила. Раз в несколько дней ей выпадал один вечер, чтобы поболтать с Доркас о разном и выслушать последние слухи — о чем угодно, но, к счастью, только не о ней, Пандоре, что подчинила себе дар развоплощения. Чтобы вместе с Никиасом урвать у жизни под алым небом толику неги и спокойствия, забыться в его объятиях, в его пепельных поцелуях хоть ненадолго. Чтобы услышать от Ариадны сетования на совсем отбившегося от рук Фоанта и новости о том, что происходит там, наверху.

Исчезновения нескольких химер Арес, конечно, не заметил. И они, конечно, никак не повлияли на расстановку сил, и самого бога войны ничуть не ослабили.

Медея права. Она может больше. Должна научиться, иначе вся ее борьба напрасна. Бессмысленна. Даже… смехотворна. Одно дело, если бы Пандора защищала эллинов от жатвы атэморус или воинов Зевса — таких же Искр, как Доркас — от нападения химер. Если бы своими действиями спасала бы чужие жизни. Что с того, что после их с Медеей «уроков» химеры умирали? Их смерти — капля в море, не более того.

С каждым разом Пандора возвращалась в Тартар все в большей задумчивости, углубляя недавно появившуюся складку между бровей. С каждым разом пропадала во дворце царицы чудовищ все дольше. И все реже возвращалась в Акрополь.

— Те, к которым ты так спешишь, на поле боя станут для тебя лишь обузами. Грузом, не позволяющим тебе летать. Что значит…

— Я поняла, что это значит.

— Ты должна отправиться туда одна. Без них.

Бесспорно, Медея знала об их разговоре с Цирцеей. Быть может, и вовсе, никем не замеченная, каким-то образом присутствовала в комнате в этот момент. Колдуньи…