Душа Пандоры
Шрифт:
По велению Цирцеи Деми закрыла глаза. Чернота, разлившаяся под веками, развеялась не сразу. А когда это случилось, она обнаружила себя посреди самого что ни на есть настоящего лабиринта. Ошеломленно коснулась стен, ударила в них кулаком: холодные, твердые, каменные. Как колдунье удалось создать столь реалистичную иллюзию внутри ее головы?
Цирцеи здесь не было, как и Никиаса, и Ариадны. Шумно выдохнув, Деми направилась вперед.
Первый же поворот закончился тупиком. Вернее, слишком ранним воспоминанием, которое никого, кроме нее, не интересовало. Однако Деми задержалась, чтобы увидеть
По-прежнему известный на всю Элладу Пигмалион создал и оживил статую, которая теперь носила ее имя. Эту, довольно позднюю запись она прочитала сегодня, как и каждое утро до того, в своем дневнике. Достойной ли дочерью стала для Элени выточенная из камня Деми? Во всяком случае, она стала той, что уже не будет забывать. У ожившей статуи нет души, есть только сущность Деми, в которую вдохнул в нее Пигмалион. А значит, нет и печати забвения.
После всего, через что Элени пришлось пройти, – долгие часы в больницах и клиниках, огромное количество исследований, усталость и непонимание, что творится с ее дочерью… Она это заслужила.
Там, в тупиках лабиринта, прятались и иные ее жизни. Не Деми, но Пандора выглядела по-разному, была женой и матерью, сестрой, возлюбленной и музой. Но, даже сошедшие с каменных стен, былые воспоминания ни следа в ней не оставляли. Словно истории из художественных книг, прочитанные, но не пережитые. С этими сестрами, женами и матерями отождествлять себя Деми не могла, и через их глаза, что бы ни говорили, не могла разглядеть собственную душу.
Она не знала, сколько времени провела в лабиринте, сколько исходила каменных дорог, сколько тупиков на своем пути встретила. Казалось, время исчислялось вечностью, хотя нигде Деми не задерживалась надолго.
И вот он, конец. Не тупик, на стене которого отражается осколок ее давнего прошлого. Выход из лабиринта, откуда пробивается ровный дневной свет. Один взгляд на виднеющийся клочок неба, и становится ясно: по ту сторону – не нынешняя Алая Эллада, растерзанная бесконечной войной. Небо чистое, голубое, как во многих воспоминаниях про ее прошлую жизнь в Греции, в мире Изначальном.
Но если все воспоминания Пандоры были рекой, которая текла меж каменных берегов лабиринта, то исток ее – здесь. Потому что прекрасная, благословленная самой Афродитой девушка, облаченная в ниспадающий с плеч белый пеплос, стояла перед пифосом, а в глазах ее сияло любопытство.
«Что же ты натворила, глупая…»
Деми приблизилась, чтобы получше разглядеть воспоминание, изменившее не только ее судьбу, но и судьбу целого мира, впитать в себя каждую его деталь. Но шагнув за пределы лабиринта, растворилась в видении своего прошлого. Частицы души, разметанной по полотну времени и пространства, слились, воссоединились.
Она была Пандорой – любимицей богов, женой титана Эпиметея и первой женщиной, сотворенной Гефестом. Обычной девушкой, которая обнаружила в себе, возможно впервые, один из человеческих грехов. Любопытство.
Рукой сосуда своей истинной души та, что в этой жизни звалась Деметрией, открывала данный ей Зевсом пифос, измученная загадкой: что внутри? Она, Деми, была там, когда из пифоса черной волной хлынули атэморус. Захлопнула крышку в ужасе, но было уже поздно. Неистовые, они вились вокруг нее стаей дымчато-черных воронов, водоворотом из полупрозрачных фигур, лишь отдаленно напоминающих человеческие или не напоминающих их вовсе.
Она была там, когда голодные тени-атэморус впились в ее плоть.
В горло словно влили холодную воду, что застаивалась на дне колодца на протяжении веков. Пандора или Деми – теперь и не разобрать, кто из них – сжала рукой горло. Внутренности сковал лед. Страх бился под натянувшейся кожей.
Атэморус прошли сквозь нее, оставляя тело нетронутым, но душу – покрытой темными ранами, что даже годы спустя не превратятся в рубцы. Оставляя ее с расширенными от ужаса глазами наблюдать, как они распространяются по Древней Греции, тогда еще просто Элладе.
Пандора отчаянно взывала к богам – ко всем, чьи имена смогла вспомнить. Ко всем «крестным», что приложили руку к тому, чтобы ее создать: Гефесту, Афине, Гермесу, Афродите. И конечно к Зевсу.
Никто из богов не откликнулся. Никто не помог. Эпиметей и вовсе сбежал от жены, страшась гнева Зевса. Проснувшись, Пандора не обнаружила ни его, ни малышку Пирру, свою новорожденную дочь. Искала ее, призывала высшие силы, но они были глухи к ее молитвам и воззваниям. Но однажды, когда атэморус принялись раздирать на части мир, а Арес пошел войной на Олимп, в дверь дома Пандоры постучались. На пороге стояла некрасивая, но статная женщина с орлиным, больше римским, нежели греческим носом и темными соболиными бровями.
Медея… Не просто колдунья, но и прорицательница, она или знала, что должно произойти, или узнала в тот миг, когда тонкие руки откинули крышку пифоса. И пусть Деми, нынешняя инкарнация Пандоры, была куда моложе той, в чьих воспоминаниях сейчас блуждала, глядя на Медею, она видела хищницу, что пришла за лакомым куском. Та, рожденная богами Пандора, видела в ней спасительницу.
Напрасно.
Медея сказала, что знает обо всем, пообещала помочь. Пандора, которую снедало чувство вины за боль, которую она причинила людям, ухватилась за этот шанс, словно утопающий за соломинку. И первое, о чем она попросила, – забвение. Любимый муж бросил ее, боги от нее отвернулись. Знала бы она, что позже они и вовсе ее проклянут, отобрав у нее все дары.
Потом был путь через врата Аида, где Медея зачаровала Цербера, пополнив список тех, кому удалось его обмануть. Затем дорога к Лете и ритуал, который заклеймил душу Пандоры печатью забвения. Медея держалась в стороне, имя свое Мнемозине не называла, но, как только Пандора окунулась в Лету, увела ее из царства Аида прочь. Умерев, та родилась уже с печатью на душе. Обычная девочка, девушка, женщина с провалами в памяти, не знающая, что она самая первая, что она – Пандора.
Судьба пифоса в воспоминаниях Пандоры не отразилась. Однако голодный блеск в глазах Медеи, который она, потерянная, со следами слез на лице не замечала, настойчиво говорил: у колдуньи на него были свои планы. Пыталась ли Медея открыть пифос? Знала ли, что осталось там? Знала ли об Элпис, духе надежды? Как бы то ни было, она была последней, кто видел божественный сосуд.