Душа
Шрифт:
– Лишь бы не пошёл им в магазине окна бить, – с горечью произнесла Оксана Леонидовна. – Он может.
Она попыталась подняться, но папа осторожно вернул её обратно. Только в эту минуту я заметила, как осунулось и похудело его лицо.
– Он не пойдёт. Не бойтесь. По крайней мере, не сегодня. Я зайду к нему вечером. Зайду…
Слушать в десятый раз о том, какая я замечательная и как несправедливо рано оборвался мой путь, сил уже не было. Оксана Леонидовна привстала и начала благодарить всех присутствующих за моральную и материальную помощь. Я закрыла уши руками и направилась
Ромку я нашла быстро. Отец оказался прав. Он сел на автобус и поехал в сторону нашей квартиры. Зашёл домой не сразу, обогнул комплекс, заглянул в местный «Магнит», в котором ничего не купил, а просто потаращился на витрины и уже только после этого приложил ключ к домофону.
Мы жили в однокомнатной хрущёвке, которая досталась моей свекрови от тётки по отцовской линии. Несколько лет квартира сдавалась, а на свадьбу Оксана Леонидовна подарила её Ромке. Чистая, светлая, просторная. Никакого особого ремонта и встроенных шкафов в ней не было, но нам она нравилась. Нравилось возвращаться домой после тяжёлого трудового дня и засыпать в объятиях друг друга.
Когда мы зашли в квартиру, я бросила взгляд на часы. Без четверти четыре. Во столько я обычно возвращалась с учёбы, если у меня не было занятий с детьми, которых я подтягивала по английскому языку. В день своей смерти я сдала последний экзамен. Ромка «отстрелялся» на полнедели раньше. Он ещё в мае устроился работать на «скорую», хотя я и возмущалась. Но тогда он брал две смены в неделю, летом же, во время каникул, собирался дежурить на полную ставку. Я понятия не имела, как его, студента второго курса, хоть и отличника, взяли работать в медицинское отделение. Может, персонала не хватало, а может, умеющая уговаривать мама помогла. Ромка тогда долго шутил: «Кто-то ведь должен записывать, пока настоящий врач осмотр производит. Да и деньги какие-никакие». Я хмурилась: при хорошей экономии нам вполне хватало стипендий.
Ромка упал на диван, в чём был, даже обувь снимать не стал. Обычно он не позволял себе такого, и я, на минуту забывшись, в сердцах отругала его. Громко, с обидой, потому что мне вдруг стало жалко бежевое покрывало, которое было куплено ещё мамой. Зря… Мои слова всё равно никто не услышал. Я уже давно поняла, что умерла, и сумела свыкнуться с этой мыслью, но сейчас, когда впервые обратилась к Ромке, а он не ответил, почувствовала невыносимую горечь. Словно именно в это мгновение до меня вдруг дошло, что обратной дороги нет и дальше будет только хуже. Сознание затопило отчаяние, и мне вновь захотелось разрыдаться: громко, яростно и по-детски. Если бы я могла, то с удовольствием бы побила подушки и разбила какую-нибудь вазу, но я, увы, не могла… Единственное, что мне оставалось, это только смотреть на Ромку, смотреть и ждать. И тогда я захотела увидеть этот чёртов свет и уйти, чтобы больше ничего не чувствовать, не горевать, не сожалеть…
– Ну, и где ты, чёрт подери? Где? Где, когда так нужен? Я готова уйти! Забери меня! Давай же, – закричала я, и от моего голоса задрожали стёкла.
Ромка открыл глаза и посмотрел на окна. Я содрогнулась. Я и не подозревала, что обладаю такой силой. От
Спустя час в дверь позвонили. На пороге стоял папа, прижимая к животу контейнер с едой и пакет с пирожками. Ромка молча пропустил его в квартиру, принёс с кухни ещё одну стопку и поставил её на журнальный столик к бутылке. Папа устало опустился в кресло и отодвинул бутылку.
– Не пью и тебе не советую.
Ромка пожал с плечами и сделал глоток из горлышка.
– Ты потерял жену, а я – дочь.
Ромка отвернулся и мотнул головой так, словно пытался размять затёкшую шею.
– Не опускайся. Она бы не хотела видеть тебя таким.
– Никто из нас уже не узнает, чего она хотела.
– На работу, когда вернёшься? Сначала выходной, потом отгулы из-за смерти жены, но завтра…
– Не вернусь, – рявкнул Ромка и с шумом поставил бутылку на стол. – Какой я врач, если не смог спасти любимую женщину?
– Ты не не мог её спасти. Она умерла сразу после удара.
– Конечно, её убила эта тварь.
Отец встал, потёр рукой поясницу и подошёл к окну.
– Ты не знаешь, но у меня брали показания в больнице. Ты тогда совсем не говорил, и…
– И?
– Полицейский сказал, что она переходила дорогу в неположенном месте.
– Это не может быть правдой.
– Да, я знаю. – Папа прокашлялся и повертел в руках нашу свадебную фотографию в рамке. – Нужно найти того человека, что звонил мне. Георгий, по-моему. Может, он сам объявится в полиции.
– То есть Вы хотите сказать, что виноватой сделают Наташку?
– Я ничего не хочу сказать. Просто не делай глупостей!
– Я хочу, чтобы он сидел. – В голосе у Ромки сквозила такая злость, что мне стало страшно. – Хочу, чтобы он сгнил в тюрьме. Чтобы ему было так же плохо, как мне.
– Ты жаждешь не справедливости, а мести, – папа в упор посмотрел на Ромку и аккуратно поставил рамку на место. – Ты помнишь, какие у Наташи были волосы? Я сам заплетал их в косички. Думал, что никогда не научусь вплетать эти здоровенные банты, когда собирал её на линейку для первоклассников. Светлые волосы, василькового цвета глаза. Такая худенькая, невысокая, с вечно холодными ладошками.
– Вы что, пожалели его?
Ромка встал напротив окна. Он был на голову выше папы, но пока ещё заметно уже в плечах. Брови нахмурены, карие глаза горят, плохо расчёсанная чёлка стоит дыбом.
– Ему семнадцать. Всего семнадцать.
– А Наташке было на два года больше. Только она лежит в могиле, а этот, – Ромка специально громко выругался и вновь уставился на папу, – спокойно сидит дома и смотрит телек.
– То, что мы сломаем ему жизнь, лишим молодости, Наташу не вернёт. Ей там, – папа глазами показал на потолок, – не станет ни жарко, ни холодно.
– Вы думаете, она бы не хотела, чтобы тот, кто её убил, ответил за свои действия?
– Никто из нас уже не узнает, чего бы она хотела.