Душенька
Шрифт:
– У тебя не найдется презерватива? – как бы невзначай, как бы забыв купить, спрашивал он у девицы.
Одним словом, хорошо и спокойно ему спалось, если в тот день он не тратил, а приобретал, и напав на золотую жилу, каковой оказалась маленькая аптека на окраине города, заселенного рабочим людом, он умело использовал и выколачивал из этой аптеки, как из дойной коровы-рекордсменки, все соки, зарабатывая прилично и умея оставаться в тени, вне подозрений, так что проверки что временами проводились со стороны Министерства здравоохранения, заканчивались для Душеньки очень и очень благоприятно. Еще и потому, что среди проверяющих инспекторов он завел себе дружков и доброжелателей, втерся им в доверие, одновременно подмазав (надо, никуда не денешься, иначе – хана!), и в итоге никогда Душеньку не могли застукать, поймать врасплох. Он был всегда начеку и даже информации, исходившие от верных людей проверял и перепроверял.
Потаскухи глаза
А сама как пантера красива
Тоскуя
Вспомнил я о сводящих с ума
Флорентийских её поцелуях
Что это? Почему время от времени подобное всплывает в памяти,
Но это было. Давало себя знать и странным образом уживалось с прохиндейским характером Душеньки. Все естественным образом уживалось в нем. Он, глядя на фотографию матери, вспоминал её. Вспоминал её тяжелые годы, когда отец бросил их, а он, Душенька оказался в больнице, и матери пришлось так тяжело, что даже плакать она не могла себе позволить – надо было действовать, лечить сына, зарабатывать деньги, работать по дому, брать себе побольше учеников, готовить их для поступления в Вузы, чтобы заработать дополнительно к смехотворной зарплате учительницы литературы, надо было готовить обеды, отвозить в психиатрическую больницу, находившуюся в сорока километрах от города, а время было зимнее, гололед, холод… Надо было успевать везде. И теперь после её смерти, глядя на её фотографию, он грустил, тосковал по маме, остро ощущая свое сиротство, тосковал по маме, которой при жизни доставлял только горе и одни разочарования… Удушливый ком подступал к горлу. А после этого он поднимался, умывался, встряхивался и шел к приятелю, чтобы предложить ему участвовать в придуманной им афере, весьма опасной, заранее зная на каком этапе их сотрудничества обманет и облапошит приятеля, да так, что тот и не заподозрит подвоха со стороны Душеньки, честного и хрустально чистого Душеньки, которому доверял и будет доверять.
Так он жил. И теперь лежа в больнице и выздоравливая, вспоминал свою жизнь и единственного поэта, чьи стихи знал, и думал, что дальше так продолжаться не может, он должен измениться, но опять же думал, что не он должен что-то изменить, а что-то само по себе должно измениться.
Вот что-то и изменилось.
Пока Душенька лежал в больнице, вспоминал и думал о своей неправедной жизни, следователь наконец-то выколотил из парня в куртке признание. Парень вдруг перестал быть глухонемым, заплакал и стал сбивчиво рассказывать. Оказалось, что поддельные лекарства, что покупал он в аптеке у Душеньки послужили поводом для смерти его больной матери, это достоверно установил врач, относивший лекарства на экспертизу, но вмешиваться в криминал не захотел. Семнадцатилетний мальчик с неустойчивой психикой, выросший без отца и обожавший больную мать, за которой ухаживал последние три года и на выздоровление которой отчаянно надеялся, взял на себя ответственность, решив отомстить за убийство – именно так он расценивал поступок заведующего аптекой – своей матери. Немалую роль в этом решении парня сыграла и бывшая пассия Душеньки, которую он прогнал пинком под зад из своей жизни и которая поклялась отомстить неблагодарному бывшему любовнику, принародно и громко рассказывая о махинациях заведующего аптекой.
– От его лекарств люди помирают, вот что я вам скажу! – безаппеляционно заявляла она.
Долговязому парню можно было дать все двадцать, а то и больше. Он начал выслеживать Душеньку, разузнал, когда и по каким улицам тот проходит и стал охотиться на него, нерешительно проходя мимо, не смея поднять глаз на свою будущую жертву, неловко ощущая тяжесть огромного ножа в кармане куртки. И еще узнал следователь, что мать мальчика семнадцать лет назад его отец привез сюда в этот город из дальнего российского маленького городка. Обещал жениться, но как только она забеременела, бросил здесь в чужом для нее городе, где она никого не знала, в том числе и родных так называемого мужа и осталась совсем одна, без помощи, без денег.
Через неделю, когда Душеньку выписали из больницы, он, придя на работу, узнал от своей длинноногой сотрудницы, что приходила проверка и составили очень серьезный акт, а вчера приходил еще и следователь и обещал зайти в больницу, но на всякий случай оставил повестку в прокуратуру.
Итак, раскрылись все махинации Душеньки, его судили, и присудили два года колонии усиленного режима (и тут он сумел ускользнуть от крупного срока, грозившего ему, нашел нужных людей, адвокатов и т. д.) и вместе с ним судили еще троих его подельников из городского аптечного управления и одного чиновника среднего звена из министерства здравоохранения.
В колонии Душеньке, прямо скажем, было не по себе, нехорошо было, неуютно среди всякого сброда. Кстати, один из представителей этого сброда оказался давнишний Душенькин собутыльник и товарищ по забегаловкам, который Душеньку не узнал, очень опустился и, как выяснилось дважды лечился от алкоголизма. Но Душенька не горел желанием напомнить ему о себе. Какой от него, алкаша прок здесь, в зоне?. Он все-таки привык к нежному культурному обращению, сморкался в платок, а не как эти звери – пальцами. Курил дорогие сигареты и пил только шотландский виски (если исключить период шатания по забегаловкам). Из еды делал культ, любил красивую сервировку. Нож держал в правой руке, вилку – в левой. За обедом не чавкал и промокал губы белоснежной пахнущей розами салфеткой. А тут что? Хамство, грязь. Едят всякую дрянь, копаются в носу, беззастенчиво и громко рыгают и пускают ветры за столом во время обеда, потом грязными ногтями ковыряют в зубах, ну и все такое…
Он видел, что многие тут стали верующими, молились по пять раз в день, становились на намаз, поверяли Аллаху свои невзгоды и молили о прощении; Душенька с презрением смотрел на них, думал – вот на воле они не были такими богобоязненными, а тут как прижало, сразу вспомнили бога… Но не вмешивался. Пусть их молятся, кому мешают… Но бывали дни, когда становилось до того тяжело, что он и сам хотел обратиться к Аллаху, стать верующим
Однако, время летит, летит, хотя в неволе гораздо медленнее, чем хотелось бы, просто ползет, но как бы то ни было, все идет к своему завершению, а тут еще амнистия вышла, так что срок отсидки завершился гораздо быстрее, всего четырнадцать месяцев провел Душенька в колонии, но и этого было достаточно, чтобы он опустился, обрюзг, внешне огрубел и охамел. Теперь ему уже было все равно, в какой руке держать вилку, а в какой нож.
Он вышел. Но уже и речи не могло быть попроситься под крыло дяди, который из-за него получил страшный нагоняй от министра и чудом удержался на своем месте. Но случившееся послужило ему уроком (в отличие от его племянника, которому никакой жизненный опыт не служил уроком), и он строго-настрого запретил у себя в управлении пускать к нему этого типа.
– Знать его не хочу! – гремел он после министерской головомойки. – Нет у меня такого родственника. Кто впустит – того самого уволю к чертовой матери!
Так он грозил. И Душенька прознав про то, конечно, не решался побеспокоить грозного, но справедливого дядю, нет, сейчас нет. Может быть, потом когда-нибудь, когда все забудется. Но сейчас нет. Нельзя соваться даже с извинениями, будет хуже…
Теперь, выйдя на волю и оставшись без средств к существованию, которые были конфискованы, Душенька всерьез призадумался о жизни. Как быть дальше? И тут он вспомнил своего единственного любимого поэта. А не удариться ли нам в литературу, граждане? Да. Это идея, век воли не видать! Вон сколько тут поэтов ходят. В кого ни кинь – поэт, а то и поэт-песенник, да все такие откормленные, гладкие, довольные своей жизнью и своим поэтическим творчеством. Зарабатывают, наверное, неплохо. А работы – плюнуть и растереть. Велика важность – строчить стишки! А можно и на свадьбы ходить, любовные стишки там читать, тоже заработок… Что он, хуже этих? Вчера только понаехали, город засоряют, а уже по разным каналам выступают, травят стишочки, становятся знаменитыми… Да! Сейчас главное псевдоним себе придумать громкий, это у поэтов самое важное… Без псевдонима – никуда…Под мостом Мирабо
Тихо Сена течет
И уносит нашу любовь
Галлюцинации, что являлись Душеньке в самые неподходящие моменты и тревожили воспоминаниями о сумасшедшем доме, сразу после ранения начисто исчезли, видимо, страх смерти, бродившей поблизости и въевшийся в душу Душеньки, исчезнув за ненадобностью, забрал с собой в небытие и галлюцинации, уже абсолютно ненужные. Теперь Душенька стал усиленно обдумывать новый путь, открывающийся ему. Первым делом набрал из библиотеки современных и не очень современных зарубежных поэтов, надеясь, что местный читатель-абориген еще не открыл для себя этих сладкоголосых мастеров заграничного пера. Обложившись чужими книгами, чужими строчками и идеями, а также своими бумагами и ручками, он стал выписывать то у одного, то у другого поэта удачные образы и сравнения и монтировать их, чуть изменяя, прихорашивая, как ему казалось. И в результате все равно что-то хоть и нелепое, но получалось. А мало ли нелепого пишется сегодня и без него, Душеньки? В искусстве монтажа чужих строчек он оказался весьма способным профессионалом. Строчка из одного автора, две – из другого, четверостишие видоизмененное – из третьего, вот и получился вольный стих, нерифмованный. Да и смысл, пожалуй, найдется, если хорошенько поискать. А если и нет смысла, то и так сойдет. Гораздо труднее ему было придумать поэтический псевдоним. Потому как тысячи поэтов уже себе понахватали, и осталось – всего ничего.
Он стал вгрызаться в избранное дело и вскоре нащупал лазейку к заработкам, небольшим, правда, но кое-что было, можно делать деньги на этом деле, но надо находить спонсоров и, найдя, доказывать, что талантлив, неповторим, что второго такого нет и что спонсор просчитается, если не протянет руку помощи одаренному Богом. Однако, это оказалось труднее, чем полагал Душенька. Среди богатеньких дураков не было. А если и были, то очень мало. Тогда он пронюхал, что легче поймать спонсора на журнал и решил издавать литературный журнал, а может даже литературно-политический. Как получится. И что вы думаете? Вскоре нашел и спонсоров, и опытных журнальных сотрудников, и помещение для редакции, и типографию, где согласились печатать его журнал по самой низкой цене, и распространителя, что обещал журнал этот продавать, распределяя по газетным киоскам и книжным магазинам. Одним словом, бизнес этот пришелся Душеньке по душе, и он стал зарабатывать, отыскивая со специалистами новые рынки сбыта в своей и соседних странах. Стихи он писать забросил, как несерьезное и неприбыльное по нашим временам занятие, но показал себя умелым организатором в средствах массовой информации. В общем – дело пошло, стал на ноги, ожил, повеселел, расцвел, пополнел и, показывая девицам легкого поведения ножевую рану на груди, рассказывал страшную историю о покушении на президента одной из восточных стран, приехавшего с визитом в нашу, когда он, Душенька бросился спасать президента а заодно и дружбу между нашими двумя народами и подставил грудь под нож опытного киллера.
– Видите, – говорил он, – На два миллиметра сюда – и пиздец – попал бы в сердце.
Девицы ахали и соглашались сбавить цену.
Ну, что? Пора кончать. В смысле – ставить точку. Убить его в самом начале не получилось, неувязочка вышла с правосторонним сердцем, да и как его убьешь? Эти Душеньки живучие, как крысы. Сейчас, говорят, изо всех сил старается добыть какой-нибудь ответственный пост и высокомерно обижается, если что-то ему не по ноздре, жалуется, что его не ценят, что ему до сих пор не дали почетного звания, хоть самого малого (чтобы можно было им прикрываться, когда делаешь незаконные деньги). Так что живет, находит себе кормушку и место под солнцем, как правило – чужое, старается процветать и процветает, вопреки справедливости, которая, между прочим, мало кому достается в этой жизни.Белоструйных ручьев Ханаана
Брат сверкающий Млечный путь
За тобой к серебристым туманам
Плыть мы будем
О дай нам взглянуть
Мертвым оком на дальние страны