Душераздирающее творение ошеломляющего гения

Эггерс Дэйв

Мы делаем еще снимок, где все бегут со стороны Дебры прямо в воду, а та, как всегда, ледяная. После чего одеваемся и едем по домам. И вот фотографии готовы: все мы безнадежно размазаны, а наших благородных демографических усилий (две девушки, один чернокожий) практически невозможно заметить. Вся беготня мимо Дебры пошла коту под хвост, а значит, что мы измывались над своими пенисами зазря. Остается только последняя фотография, где все мы с голыми задницами несемся в воды Тихого океана. Ее и берем.

Эта фотография — последняя из серии, занимающей шесть страниц и открывающей первый номер: это визуальный монтаж, предваряющий процитированный выше манифест. Каждая страница — что-то вроде коллажа: фотографии упираются друг в друга. Над каждой напечатано слово. Например:

Над фотографией молодой женщины избалованного вида: Не-а¹.

Над витриной с оружием на продажу: Не-а².

Над двумя пупсиками в подвенечных нарядах: Не-а³.

Над телевизионным проповедником, превозносящим свою паству: Не-а⁴.

Над фрагментом «Похищения сабинянок»: Не-а⁵.

Над молодым человеком, который глумливо ухмыляется крупным планом: Не-а⁶.

Над грудой деловых дамских туфель с высокими каблуками: Не-а⁷.

Над крупным планом воротничка и галстука: Не-а⁸.

Над Адамом и Евой, которых изгоняют из райского сада: Не-а⁹.

Мы искренне убеждены, что у нас получилось творение такой мощной гениальности и провидческой силы, что оно запросто может породить бунт. Если смысл не везде ясен, вот расшифровка:

¹ Мы не избалованные и не бездельники!

² Мы считаем, что оружие не должно продаваться в магазинах.

³ Мы не любим институт брака.

⁴ И религию.

⁵ Мы безоговорочно отвергаем изнасилование.

⁶ И глумление.

⁷ И еще — высокие каблуки.

⁸ Туда же и галстуки.

⁹ И еще нам не нравится изгоняться богами из садов. Или клеймиться за наготу. А может, за поедание яблок. (Тут смысл не такой однозначный.].

А потом, после всех отрицаний, после вещей, которые мы безоговорочно отвергаем, на целом развороте следует кульминация, итог: огромный снимок, где пять обнаженных человек мчатся в океан, повернувшись спиной к фотографу. Над этим снимком, как девиз на гербе, черными буквами на фоне неба (снимок черно-белый), — одно единственное слово: Мощчь.

Бабах!

Вообще-то мы не сомневаемся, что движемся к чему-то эпохальному, и наш рабочий график отражает это убеждение. Наш график — тест на силу воли и пример гнилого воздействия среды, потому что, несмотря на свою маргинальность, мы начинаем придерживаться стандартного рабочего расписания: с девяти до шести плюс два-три дополнительных раунда в зависимости от того, что должно быть сделано до завтра ради нас самих и спасения человечества.

Надо — значит надо! Откладывать непристойно!

Во время рабочего дня мы с Муди занимаемся графическим дизайном, чаще всего для отдела внутренней рекламы «Сан-Франциско Кроникл». Муди, как и раньше, занимается другой маркетинговой работой, а я, как и раньше, сижу на временных приработках, в основном — в головном офисе «Пасифик-Белл» в Сан-Рамоне; там я высиживаю по восемь часов в день, занимаясь оформлением сертификатов, вручающихся в знак особых заслуг (рис. 3). Марни работает официанткой четыре вечера в неделю, но счета наши чем дальше, тем чаще оплачивает «Кроникл», руководство которой с самого начала прониклось ко мне жалостью: глаза Дианны Леви, в одиночку воспитывающей дочь-подростка, наполнились слезами, когда я сказал, что дома у меня мелкий, — и теперь они обращаются к нам за помощью в изготовлении объявлений, постеров и слоганов, где говорится о всевозможных рубриках и колумнистах. Мы выполняем эту работу со своим фирменным изяществом.

Рис. 3

— Нам нужно объявление о бизнес-обозрении, — говорят они.

— Запросто, — отвечаем мы. Результат:

«КРОНИКЛ». ОТКРОЙ СВОЙ БИЗНЕС.

— А теперь — для спортивного обозрения.

«КРОНИКЛ-СПОРТ». МЫ ВЕДЕМ СЧЕТ.

Такая растрата нашего творческого потенциала нас гнетет, и мы решаем: не надо рассчитывать, что на эти заработки мы сможем содержать «Мощчь». Хотя мы и рассказываем всем, кому интересно, что «Мощчь» начинался на отработанных кредитных карточках и излишках от наших дизайнерских гонораров, но ужасная, постыдная правда заключается в том, что я всего лишь выписал чек. На погашение первого счета из типографии ушло примерно десять тысяч долларов, и это была львиная доля денег, появившихся у меня по страховке и от продажи дома, когда решился вопрос с недвижимостью. Сначала я считал, что мы должны говорить всем правду. Какая метафора лучше описывает наше предприятие? Скромная сумма, возродившаяся из праха наших родителей (в буквальном смысле), дала нам возможность делать, что нам хочется, спасла от необходимости продавать кому-то идею, добывать на нее финансирование или навсегда отказываться от нее, когда станет ясно — а это станет ясно, разумеется, — что никто не собирается вкладывать деньги в нашу нелепую авантюру. Но тогда получается, что нас не за что хвалить. Так нет необходимых ниточек. Муди и Марни и так знают, откуда взялись деньги, но больше никому никогда ни слова. Что, если остальные поймут неправильно — или слишком правильно? Впрочем, после первого взноса денежные вливания требуются минимальные, поскольку предприятие почти сразу же начинает себя окупать; надежды же на то, что оно начнет окупать заодно и нас, остаются призрачными и отдаленными. Впрочем, все может измениться очень быстро. Все может измениться, если бы, к примеру, мы были не компанией безвестных полудурков, ляпающих дешевый журнальчик, а… хорошо, допустим, той же компанией полудурков, но при этом один из них — звезда популярного и безумно влиятельного, приподнимающего завесу настоящей жизни шоу МТВ.

Мы подаем заявки.

Мы с Марни решаем, что заявляться будем оба. Заполняем небольшую анкету. В соответствии с требованиями, готовим видеозаписи, где мы делаем что-нибудь такое, что, по нашему мнению, может показаться завлекательным. Некоторые катаются на скейтборде. Некоторые танцуют чечетку, рассказывают о семье и возятся со своими собаками. Я же сижу за столом на складе и, пока Муди снимает меня, разговариваю ни о чем, а потом, как бы ни с того ни с сего начинаю эпилептически отстукивать барабанную дробь. Я изображаю барабанщика группы «Лавербой», который не может стучать в барабан, не гримасничая и не корчась в конвульсиях, как будто сел на провод под током. Нам кажется, что запись получилась смешная. Не исключено, что она вышла скорей жуткой, чем смешной, но Муди веселился. Мы отсылаем запись.

Через пару дней звонит женщина, Лора. Она там кто-то вроде продюсера, агента по кастингу или что-то в этом роде — но безошибочно опознает во мне человека, который создан для телевидения и призван вдохновить нацию недовольных деток. Я отправляюсь в новый офис «Реального мира» на собеседование, которое займет примерно полчаса и тоже будет заснято на пленку.

Собеседование назначено на воскресенье. Пока Тоф еще не проснулся, я выезжаю из Беркли, еду по мосту и дальше — несколько миль по побережью, к временному офису МТВ в Норт-Биче возле Эмбаркадеро, где, весьма кстати, разместилось приличное количество городских рекламных агентств. Меня переполняют гордость и страх. Конечно, я хотел попасть на прослушивание, но никогда не собирался всерьез идти до конца. А теперь, когда действительно придется идти до конца, меня парализует мысль, что кто-нибудь — Бет, Тоф, Дэвид Милтон — об этом узнает. Я убеждаю себя, что делаю это из отвлеченных соображений — социологических, журналистских. Какой отличный сюжет может выйти! Но если по-честному: мне просто интересно? Или я хочу туда попасть? А если я действительно этого хочу, то каким словом меня теперь называть?