Душевная травма(Рассказы о тех, кто рядом, и о себе самом)
Шрифт:
— Вот они, тихие скромницы! Недаром, видно, говорят, что в тихом омуте черти водятся!
Однажды в пригожий весенний день елочка-гордячка сказала березке-скромнице:
— Какая-то наша полянка незадачливая! Людей совершенно не видно. Мелькнет раз в неделю какой-нибудь задумчивый одиночка — и все. Скучно!
Березка-скромница подружке поддакнула:
— Да, да! Мне одна синичка рассказывала — на других полянках каждое воскресенье музыка, танцы, массовые игры. А на нашей… одни зайцы кувыркаются. И то только ночью,
Елочка сказала:
— Ты знаешь, о чем я мечтаю? Я хочу, чтобы на нашу полянку пришло много-много людей. И чтобы среди них был молодой поэт. Он, конечно, заметит мою красоту и напишет обо мне замечательные стихи!
— А если среди них окажется молодой композитор, — тихо прошелестела березка, — то, возможно, он вдохновится… кое-кем и сочинит мелодию песни. И, конечно, эта песня окажется песней… про молодую березку!
— А потом окажется, что мелодия краденая! — съязвила елочка.
— Но ведь и стихи молодого поэта могут оказаться слабыми, подражательными да еще, не дай бог, фальшивыми по своему идейному звучанию! — обиделась березка.
— Дуры вы, дуры! — заскрипел старый пень. — Болтаете сами не знаете о чем! Вот накличете на свою голову… будет вам тогда «и белка, и свисток»!
— На что вы, собственно, намекаете? — презрительно поджав иголки, сказала елочка.
Старый пень рассердился, закряхтел, хотел ей ответить, но тут из него некстати посыпалась труха, и он промолчал.
Вдруг раздался шум, грохот, треск, и на поляну, ломая кусты, выкатился грузовик, наполненный людьми. Они сидели в кузове на стульях и на скамейках.
Грузовик остановился. Первым выскочил из машины добрый молодец, красавец собой, вылитый Иван-царевич: на лбу белокурый чубчик, щеки — кровь с молоком. И одет по-царски: голубая майка на «молнии», серые узкие брючки, желтые сандалеты. Вместо серого волка при нем баян — белые пуговки на ремне через плечо.
Огляделся Иван-царевич и молодецки гаркнул:
— Подходящее местечко! Давай, ребята, вылезай!
Люди стали разгружать машину, а Иван-царевич направился прямо к нашим подружкам — к елочке-гордячке и к березке-скромнице.
Елочка увидела его, замерла, вытянулась, словно зеленая свечечка, прошептала:
— Ай, поэт!
Но Иван-царевич поглядел на нее бесчувственно и подошел к березке.
— Ой, композитор! — затрепетала березка. — Смотрит на меня! Вдохновляется!
Иван-царевич посмотрел на березку, вдохновился и… стал ломать ее ветки одну за другой. Наломал большущий-пребольшущий веник, подкрался к девушке — глаза-васильки, волосы распущенные лежат на плечах, вылитая Аленушка! — да как стеганет ее сзади березовым веником! А сам бежать. Аленушка за ним вдогонку!
Сыплет Иван-царевич вокруг полянки резвее серого волка, подгоняет сам себя дурным криком. Бегала-бегала за ним Аленушка — не может догнать! Подбежала к елочке, наломала веток. Пальчики до крови наколола, но все ж таки приготовила порядочную охапку, а потом укрылась за дубком. Иван-царевич пробегал мимо, Аленушка выскочила из-за дерева и давай милого дружка еловым веником причесывать! Повалился Иван-царевич на траву, руки-ноги кверху поднял и нечеловеческим голосом взмолился:
— Сдаюсь, Ленка! Лежачего не бьют!
Разостлали приезжие люди на полянке скатерть-самобранку, стали выпивать и закусывать. Потом песню запели — кто в лес, кто по дрова. Голоса после зелена вина хриплые, страшные, ужасно громкие. Поют «Летяг перелетные птицы…», а птички в ужасе кто куда с деревьев! Вмиг вся полянка опустела.
Попели, пошумели, стали елку украшать — Иван-царевич эту веселую игру придумал и первый на елочкину верхушку вместо звезды банку из-под консервов «судак в маринаде» надел.
За ним другие шутники потянулись — кто с огрызком копченой колбасы, кто с пустой бутылкой, кто с другой какой дрянью. Развесили все это по уцелевшим елочкиным ветвям и пошли вокруг елки хороводом:
В лесу родилась елочка, В лесу она росла!..Стоит елочка-гордячка плачет — по коре смолистые слезки бегут.
— За что опозорили!
Рядом березка-скромница стонет:
— Всю раздели, все ветки обломали!
А старый пень скрипит:
— Сами на себя беду накликали, дуры стоеросовые!
…Ночью, когда взошла луна, выбежали, как всегда, на опустевшую полянку зайцы-спортсмены, кувыркаются.
Вот сделал один зайчишка двойное сальто и вдруг как закричит:
— Ой, я лапку обо что-то острое поранил!
А тут другой скулит:
— Ой, я во что-то нехорошее вляпался!
Прискакала солидная зайчиха-мать того зайчишка, который вляпался, — и к тренеру заячьей команды с претензией:
— Зачем вы, милейший, сюда зайчат привели кувыркаться?!
— Мы здесь каждую ночь кувыркаемся — и… ничего!
— А разве вы не знали, что тут сегодня днем люди побывали?
— Я думал, они после себя уберут!
— Да они только в помещениях после себя убирают, и то не всегда!
Сконфузился заяц-тренер и скомандовал:
— Зайцы, за мной! Скок-скок на другую площадку!..
Ускакали зайцы. Стало на полянке пусто и тихо. Глядит луна сверху, кривится, да елочка все никак не может успокоиться, плачет:
— Боже мой, боже мой! Да на меня теперь ни одна птичка не сядет! Я плохо па-ахну!..
Одна птичка все ж таки села! Только она не на елочку села, она на бумагу села. Иван-царевич, как организатор культвылазок в своем учреждении, в отчетной ведомости галочку-птичку поставил: дескать, одна вылазка уже состоялась, прошла с большим подъемом, план культвылазок на лоно природы успешно выполняется.