Два брата
Шрифт:
— Бог с ней, с ее красотой и с умом. Признаюсь, мне эта Нина не нравится… В ней что-то такое… непонятное… И про нее рассказывают странные вещи… Из-за нее человек застрелился!..
— А Николаю Ивановичу тоже не нравится?
— Спроси-ка его сама! — засмеялась Марья Степановна. — Смотри меня не выдавай, а сдается мне, что она произвела на него впечатление; хоть и говорит, что нет, а кажется, есть грешок…
К счастью, Марья Степановна не заметила, как молодая девушка при этих словах изменилась в лице.
— Впрочем, я думаю, это уж и прошло. Он всегда легко увлекался… Верно, Нина с ним кокетничала, а Коля самолюбив… в нем самолюбия много, надо правду сказать… И еще в нем есть черта… признаюсь, она смущает меня… Он как-то все новых людей ищет… Набросится, а потом и отойдет! Совсем характер его не похож на Васин… Вася другой… какой-то особенный! — вздохнула Марья Степановна.
— Вася не едет в Петербург?
— Не знаю еще… Здоровье его смущает меня… Кашляет все… И такой он какой-то, Леночка, несчастный: все волнует его, все-то он близко к сердцу принимает… И все из-за других… о себе и не думает. Если он поедет в Петербург, ты, Леночка, сделай милость, чуть что — напиши мне… Он ведь такой деликатный… Терпеть будет и никому не скажет. Ты знаешь, после этой залесской истории Вася захворал, даже перепугал меня… Жар, бред… в бреду-то все говорит: «Так нельзя… так нельзя!» Нервный он такой… Уж я, признаюсь тебе, Леночка, много о нем поплакала… Все страшно мне за него… И ребенком он был не такой, как другие… Бывало, заберется в сад, сядет где-нибудь под деревом, да и сидит смирнехонько один, задумчивый такой… Болит у меня за него сердце. Страшно от себя его пускать, а делать нечего — надо… Смотри же, Лена, в Петербурге о Васе узнавай… Да ты куда это, Леночка? Разве не с нами обедаешь? — удивилась Марья Степановна, заметив, что Леночка берет шляпку.
— Нет, Марья Степановна, домой пора.
— Уж и домой. Оставайся; что дома-то делать?
В эту минуту вошел Николай.
Он подошел к Леночке, улыбаясь, по обыкновению, приветливой своей улыбкой, крепко пожал ее руку и дружески проговорил:
— Останьтесь, Елена Ивановна. Вы ведь так давно у нас не были. Останетесь?
И Николай, не дожидаясь ответа, тихонько высвободил из рук молодой девушки шляпку.
Когда Марья Степановна сообщила, что Леночка собирается в Петербург, то Николай воскликнул:
— Вот это славно! Молодец вы, Елена Ивановна! Давно бы так! В самом деле едете?
— Еду!
— Браво, браво! Порадовали вы своего старого товарища!
Леночка пробыла у Вязниковых целый день. Она была сдержанна и молчалива и почти не отходила от Марьи Степановны. Все заметили перемену в Леночке. За эти дни она очень изменилась. Это была не прежняя веселая, приветливая Леночка. Она стала серьезной, и на ее лице появилось то сосредоточенное выражение, которое является у людей, переживших серьезный момент жизни. И это выражение придавало ее прекрасному лицу оттенок какой-то высшей, духовной красоты.
Вася изумился этой перемене. На его глаза, Леночка как будто сделалась старше на несколько лет и гораздо красивее, чем прежде. Он тотчас же понял, что говорить с ней о Лаврентьеве невозможно.
«Обоим им тяжело!» — думал он, украдкой подымая на молодую девушку взор, полный любви и участия, и не зная, кого больше жалеть: Лаврентьева или Леночку, и недоумевая, как это случилось.
Засветло Леночку проводили всей компанией до дому и несколько времени посидели с Марфой Алексеевной. Ивана Алексеевича не было дома. По словам Марфы Алексеевны, «братец рыскал по делам службы». Как-то особенно ласково — показалось Леночке — простился с ней старик Вязников и, пожимая ее руку, проговорил:
— Смотрите, Леночка, не забывайте нас, навещайте! Скоро вы уедете. А мы вас так любим!
«Господи! Какие они все хорошие!» — шептала Леночка, оставшись одна, и тихо-тихо заплакала под наплывом какого-то хорошего, радостного чувства.
Вязниковы лесом возвращались домой.
— Славная девушка! — в раздумье произнес Иван Андреевич.
— Да, — подтвердила Марья Степановна. — И как тяжело ей. Лаврентьев ее так любит!.. Она совсем изменилась за это время.
— Но как же, однако? Так неожиданно?
— Я не расспрашивала… она не говорила… Верно, почувствовала, что не любит, и сказала. А Лаврентьев тоже какой хороший… Ни одного слова упрека…
— Сильно любит!
— Я рад, мама, за Леночку! — проговорил Николай, подходя к матери. — Признаюсь, я всегда удивлялся, что она хотела идти за Лаврентьева… Он прекрасный человек, но только не пара ей. Какова бы была ее жизнь с Григорием Николаевичем?
Вася не проронил ни слова. Он только взглянул на брата долгим взглядом и снова задумчиво опустил голову на грудь.
XXIX
Август приходил к концу.
Жизнь в Витине шла обычной колеей. Иван Андреевич, по обыкновению, хозяйством не занимался и больше для очистки совести, чем из любопытства, заглядывал иногда на скотный двор, на гумно, осматривал поля и т.п. Он большею частью по утрам занимался у себя в кабинете: читал журналы и газеты или писал различные записки и проекты для земского собрания хотя в последнее время и у него как-то пошатнулась вера в свои записки. Он спорил с Николаем, по вечерам играл с ним в шахматы, чаще, чем прежде, беседовал с Васей, с тревогой в сердце следя за юношей, и нередко с грустью думал, что скоро оба сына уедут, и Витино опустеет. Прежде, бывало, осенью и зимой, Леночка часто навещала одиноких стариков, а теперь и Леночка уедет, и они останутся совсем одни до лета. Нередко смущали старика и денежные их обстоятельства. Небольшой капитал, бывший у него, был прожит, а надежды впереди плохие. Хоть Марья Степановна, которая несла бремя хозяйственных забот, по-прежнему не посвящала Ивана Андреевича в «эти дрязги», как она нарочно при муже называла свои труды и хлопоты, но Иван Андреевич по лицу ее замечал, что дела скверны. Урожаи, действительно, предстояли плохие. Эти мысли нередко наводили на него хандру.
— Плохи доходы? — спрашивал он Марью Степановну.
— Не очень однако! Ты не беспокойся, мой друг.
— Как не беспокоиться? К декабрю придется платить в банк проценты, и, кроме того, надо же Коле давать, пока он не найдет себе места… Васе тоже.
— Как-нибудь справимся со всем! — отвечала Марья Степановна. — Не волнуйся! И проценты внесем, и детям поможем.
— Из каких это доходов?
— А видишь ли… я думаю свои брильянты продать… Тысячу рублей дадут. Мы и извернемся!
Иван Андреевич нахмурился.
— Не люблю я этого… Ты и так все свои брильянты спустила.
— Так что ж? Носить их, что ли?
— Все же… как-то… Ты ведь готова последнюю юбку для нас продать… Знаю я! — нежно проговорил Иван Андреевич, поднося руку Марьи Степановны к своим губам.
— Ишь выдумал! Слава богу, юбок у меня много!.. Коля, конечно, скоро пристроится, и тогда нам вдвоем хватит… А Васе, сам знаешь, многого не надо. Он и не возьмет!
После этого разговора Иван Андреевич несколько успокоился и по-прежнему ворчал, если обед был нехорош и вино кисло. Иван Андреевич любил жить хорошо и недаром в молодости прожил порядочное состояние.